Юлий Цезарь - Гульельмо Ферреро

Но, когда 2 октября Цезарь прибыл[737] в Александрию, его встретила там неожиданная новость, заключительная в истории, столь полной непредвиденными событиями: Помпей погиб. Египетский царь в тот момент, когда Помпей прибыл просить у него гостеприимства, был в состоянии войны со своей сестрой, изгнанной министрами молодого властелина, потому что она была старше его и умнее. Его советники, не желая начинать войну с Цезарем и боясь, как бы отвергнутый ими Помпей не перешел на сторону Клеопатры, решили погубить его. Когда маленький флот беглеца был в виду Пелусия, где был тогда Птолемей со своей армией, за Помпеем приплыла небольшая барка. Несмотря на недоверие, Помпей пересел на нее со словами, что переступивший порог царского жилища становится рабом. Когда же барка приблизилась к берегу и Помпей поднялся, чтобы высадиться, Корнелия, с беспокойством провожавшая его глазами, с адмиральского корабля увидела, как бывший в барке солдат нанес ему удар в спину.[738] Это было 29 сентября 48 года.[739] В этот самый день тринадцать лет тому назад Помпей вступал в Рим в одежде Александра Великого и справлял свой великий триумф как покоритель Азии.

Помпей не был «мелким умом», как его с удовольствием называют многие новейшие историки, а крупной, умной личностью, обладавшей всеми недостатками и достоинствами старой знати, на которую ее эпоха и обстоятельства возложили непосильную задачу. Если ему недоставало горячей страсти к действию, неутомимой и победоносной энергии, умственной гибкости своего счастливого противника, то должно признать, что его погубили не только совершенные им ошибки, но также пороки и ошибки высших классов, во главе которых он оказался, скорее, благодаря своему темпераменту и обстоятельствам, чем по желанию. Его роль в истории Рима не может быть забыта. Он присоединил к римской территории родину Христа, значение завоевания которой, может быть, превышало важность завоевания Галлии. Постройкой театра, празднествами, даваемыми им народу, и своей щедростью он был одним из тех людей, которые более других содействовали распространению в Италии восточной культуры, одним из законодателей роскоши в обществе императорского Рима, развалинам которого мы продолжаем удивляться и поныне.

Из всех удач Цезаря эта внезапная смерть Помпея была, конечно, самой важной. Соперник, который никогда бы не сложил оружия, вдруг пал жертвой жалкого заговора восточных евнухов, причем Цезарь не мог упрекнуть себя в пролитии его крови. Действительно, когда известие о смерти Помпея было в середине ноября[740] доставлено в Италию Диохаром, одним из самых быстрых курьеров Цезаря, все посчитали, что Цезарь окончательно победил, и произведенное впечатление было гораздо сильнее, чем мог предполагать сам Цезарь. Статуи Суллы и Помпея были сняты. Общество впало в удивленное восхищение перед Цезарем, которого шесть месяцев тому назад оно презирало как преступника.[741] По предложению его друзей и без всяких возражений ему воздали необычные почести и дали чрезвычайные полномочия, не ведомые самому Сулле. Его не только признали диктатором на весь 47 год, чего он желал,[742] но и дали возможность председательствовать на всех выборах магистратов, на которых председательствовал консул, т. е. на выборах всех магистратов, исключая трибунов и народных эдилов; дали возможность самому распределять провинции преторам вместо назначения их по жребию и, наконец, — оставаться в течение всей своей жизни народным трибуном.[743] Цезарь вообще заместил Помпея в общественном представлении и стал вместо него господином республики с быстротой, характеризующей великий социальный и моральный кризис, жертвой которого была Италия.

Горячее желание мира, нервозность и непостоянство общественного настроения, удивление умеренностью, которую выказывал до сих пор Цезарь, конечно, содействовали этому взрыву отчасти искреннего, отчасти притворного энтузиазма. Но настоящую причину такого странного поворота надо искать в том изменении италийского общества, благодаря которому в Италии не было уже классов и партий, достаточно сильных политически и экономически, чтобы сопротивляться политической клиентелле, группировавшейся вокруг могущественных личностей. Пока существовало много соперничавших клиентелл, масса людей могла сохранять известную независимость, ловко переходя от одной к другой. Но теперь, когда клиентелла Помпея распалась при Фарсале, а клиентелла Цезаря, казалось, одна господствует над республикой и государственными должностями, выгода заставляла большинство примкнуть к ней. Большая часть политического мира жила магистратурами, и следовательно, продолжать составлять оппозицию победоносной клике значило для нее идти на гибель. Доказательством этого является то, что произошло тогда с Цицероном.

После Цезаря и Помпея он был самым знаменитым человеком в римском мире, однако в этом году он находился в очень затруднительном положении: все считали его политически скомпрометированным, никто не хотел более давать ему взаймы денег, напротив, многие из его кредиторов настаивали на уплате им долгов. Поэтому его домашние дела осложнились. Он вынужден был приостановить уплату приданого Туллии и боялся, как бы Долабелла не потребовал развода. Теренция должна была прибегнуть к интригам. Кредиторы угрожали объявить Цицерона несостоятельным, пустить с молотка его имущество, и, быть может, он действительно был бы объявлен банкротом, если бы Аттик не пришел к нему на помощь и если бы как раз в это время он не получил наследства.[744] Если даже экономическое положение Цицерона зависело от положения политического, то можно представить, каковы были затруднения большого числа неизвестных сенаторов. При этих условиях невозможна была сильная принципиальная оппозиция победоносной клике. Каждый был так тесно связан с государством, что господствовавшая в республике партия на мгновение привлекла всех на свою сторону.

Никогда за всю свою жизнь Цезарь не был в таких благоприятных условиях. Ему следовало бы воспользоваться этим всеобщим и временным энтузиазмом, возвратиться в Италию, попытаться приспособить республиканские учреждения к торговому обществу, примирить империализм и свободу, латинские традиции и новые потребности, привнесенные восточной цивилизацией. Но если Цезарь был гениальным человеком, то он все же не был полубогом: он не мог различить все то, что так ясно для нас в перспективе двадцати веков. В этот решительный момент он легко мог заблуждаться под влиянием преходящих случайностей и непосредственных потребностей положения. Он нуждался в деньгах; Египет был богатой страной, и Птолемей не уплатил ему всей суммы, условленной за оказанную Габинием помощь. Он задумал идти в Александрию — предъявить в качестве консула свое право решить спор брата с сестрой и истолковать завещание Птолемея таким образом, чтобы сразу до возвращения в Рим заставить оплатить долг отца и собственные услуги.[745] Правда, у него было только несколько тысяч солдат, но после своих великих побед он не сомневался, что предприятие должно было удасться ему очень быстро и без большого затруднения.[746] Послав Клеопатре и Птолемею приказание распустить свои войска и подчиниться его суду, он поселился в царском дворце и наложил подать на жителей Александрии.