Люди без имени - Леонид Золотарев

Финны стали присматриваться к нему, замечая, что тихий и спокойный русский, пользуется большим авторитетом среди других русских. К нему изменилось отношение.

Капрал Кивимяки, всегда со взъерошенными черными волосами, по возвращении в барак, небрежно поставил винтовку в пирамиду и, сняв большие очки в роговой оправе, каким-то торжественным голосом заявил:- Сегодня русский матрос посадил в галошу финнов и немцев!

— Как это можно — в одну галошу посадить столько людей? — спросил Арва.

— Вот так и можно… — ответил капрал и стал подробно объяснять разговор в мастерской.

Если бы барону Пуронену вздумалось поинтересоваться настроением охраны, он бы заметил, что ее подменили. Вместо обычной картежной игры и пьянки, солдаты все вечера спорили о войне, доме и русских. Отношение к пленным стало постоянной темой и не разрешенным пока еще вопросом. Многие солдаты, ранее жестоко относившиеся к пленным, изменили свое отношение. Некоторые даже вступали с ними в разговоры и спрашивали об окончании войны. — «Пленные лучше знают, когда и чем закончится война!» — говорили солдаты.

Приход капрала Кивимяки прервал их беседу. Когда он рассказал все, даже то, что не говорил Маевский, а о чем думал он, солдат по кличке «конская голова» (его и солдаты так звали), сказал: — Арва продолжай.

— Вы говорите, — начал Арва, обращаясь к рыжему солдату, — плохой тот солдат, кто вежливо обращается с русскими? Это неправда! Я постараюсь вам доказать.

— Среди нас имеются люди различных партий: социал-демократической, шведской, члены «спортивной организации — шюцкор» и ряд других. Мы не будем говорить как представители этих партий потому, что у нас сложилось различное мнение по отношению к русским. Два члена одной и той же партии имеют различные взгляды. Далеко ходить не будем: Мецала, член партии, которая наиболее враждебно относится к русским, но лично он противник грубого обращения с военнопленными. Обвинить его, что он плохой солдат, вы не имеете права: своей храбростью на фронте он доказал любовь к родине. Подымите стары газеты — вы увидите — все страницы говорят о нем. Вот вам доказательство вашей неправоты. Так в чем же дело? Давайте отбросим свои политические убеждения и поговорим по-солдатски: в чем повинны военнопленные, что мы жестоко обращаемся с ними?

— Они враги, — сказал рыжий солдат. — Русские жестоко обращаются с нашими военнопленными.

— Вы это видели? — спросил Арва.

— Газеты пишут, — ответил солдат.

— Газета — оружие пропаганды. Наша печать рекламирует наилучшее положение в лагерях военнопленных, и многие читатели верят, но я лично и многие присутствующие здесь не могут согласиться с этим положением.

— Обождите …! — послышался глухой голос. С верхних нар спустился пожилой солдат с изрезанным морщинами лицом и всегда чем-то недовольным видом. — Я хочу рассказать о себе. Газет я не читаю. Употребляю их только для курения потому, что неграмотен. Ни в какой партии не состою. Живу сам по себе, но приказы начальства выполняю. Начальство есть начальство, спорить с этим не приходится. Но кому угодно из них, даже тем, кто пишет газеты, когда угодно, где угодно, скажу: я больше не верю, чтобы русские издевались над пленными. Нас из роты лейтенанта Блинова здесь трое: я, Арва, да капрал Кавимяки. Мы с Арвой попали сюда по ранению, Кивимяки по старости.

После разгрома, в котором погиб сын Кивимяки, я был ранен. Сколько лежал без сознания — не помню. И только когда луна вышла из-за облаков, и ее бледный свет проник на землю, а в наступление мы пошли утром, я пришел в сознание. В груди была сильная боль — в голове мысль мести, и попадись мне в то время русский, я не замедлил бы убить его.

Первое, что я заметил — рядом стоял человек и внимательно прислушивался. Он стоял так близко около меня, что я заметил черты лица. Обрадовавшись присутствию человека, который может оказать мне помощь и в то же время испугавшись, как бы он не ушел, не заметив меня, я застонал.

Человек склонился надо мной, и могли бы вы слышать, какой страшны крик вырвался из моей груди! Это был русский! Я понял, что мне пришел конец, поэтому, преодолев страх и забыв боль в груди, пнул русского. От неожиданного удара он упал на спину, в то же время и навалился на него и кольнул ножом. Перед этим я видно долго лежал и много потерял крови — удар мой был слишком слаб, чтобы убить человека. Русский схватил меня за руку, приподнялся, коленом уперся мне в грудь, левой рукой прижал мою голову к земле и замахнулся отобранным ножом. По моему телу пробежал мороз. Чтобы не видеть, я закрыл лицо руками.

Солдат замолк, достал из кармана кисет и начал закуривать. В бараке стояло гробовое молчание, никто не решался спросить, что последовало дальше, поэтому солдат знал, что его ожидают, продолжал:

— Почувствовав прикосновение лезвия ножа к моей груди, я потерял сознание. Хотите верьте, хотите нет, с тех пор я не верю, что русские издеваются над пленными. Когда меня нашли свои, грудь моя была забинтована, а в руке моей лежал осколок гранаты, и я понял, что этот взмах ножом, которого я испугался, был поднят не за тем, чтобы убить меня, а затем, чтобы разрезать мой френч и оказать помощь раненому. Почему я не в плену у русских? Для меня это тоже загадка. Оказав мне помощь, русский ушел, по-видимому, он следовал с каким-то поручением.

— Ловко придумано, — сказал рыжий солдат — Долго ты молчал, наконец, высказался. Не иначе, как обработка Арвы.

Но солдат уже лез на свое место, не имея намерения вступать в спор, так как считал, что он свое мнение высказал чистосердечно, а как думают другие — ему безразлично.

— Наш молчун, отрицающий и не признающий никаких партий, высказал свое мнение. Каково мнение социал-демократов, шведской народной партии?

— Интересно бы узнать, в какой партии состоит Арва? — спросил из угла белобрысый капрал.

— Ты, что полицейский? — сказал Кивимяки, чинивший носки.

— Нет, просто интересно! — ответил тот.

— А я думаю так, — продолжал Кивимяки, — Арва говорит дело…

— В одну дудку играете, — прервал его рыжий солдат.

— Как ты, на свистульке военнопленного, — бросил реплику седой капрал.

— Молокосос! Кому ты говоришь? — Кивимяки ударил себя в грудь и отбросил носки в сторону. Очки подпрыгнули на носу, прядь черных волос закрыла глаза. Кивимяки своей наружностью резко выделялся среди охраны. Маленького роста, но широкоплечий и костлявый, он отличался подвижностью, не смотря на свои пятьдесят четыре года. За откровенность и прямоту рассуждений его полюбили солдаты.

— Не обращай внимания, — попросил Арва, — мы говорили по-товарищески.