Люди без имени - Леонид Золотарев

Громов рассказал им несколько анекдотов и смешных рассказов о своей жизни; на том бы дело и кончилось, но начальство вспомнило Алексея-переводчика. Когда переводчик отказался выполнять гнусные работы охраны, его наказывали за каждую мелочь. Редкий день он не стоял под мешком. Улик за аварию против него не было, все шахтеры подтверждали абсолютную его невиновность, все же его часто вызывали в полицию на допрос и били. Финны вычеркнули его из списков переводчиков, а пленные стали называть его товарищем.

30. Разговор в мастерской

Ремонтная мастерская на третьем этаже служила местом обеда финнов и немцев. Русским вход запрещен. Военнопленные приспособились отдыхать в динамитном складе, около уборной, где было тепло незаметно. В других сменах склад так и остался местом отдыха для русских. В смене мастера-шведа русским разрешалось оставаться в мастерской на положении ненужных и непрошенных посетителей. Финны стеснялись его майорского звания и не выгоняли военнопленных из мастерской. Мастер не обращал внимания на присутствующих русских. Леонид редко заходил в мастерскую, большее время проводил на складе. Бывали дни, когда сильно уставал, Леонид не ходил на склад, а усаживался на камень, на решетке, и весь обеденный перерыв просиживал над пропастью — ямой, глубиной в двести метров, сверху прикрытой несколькими рельсами.

Сегодня он раньше обычного бросил работу и, пристроившись на верстаке в мастерской, курит одну сигарету за другой. Все в сборе. После кофе начинается оживленная беседа на родных языках: финском, шведском, немецком, русском, украинском и других. Все шведы говорят по-фински, но между собой — на родном языке. Мастер с ними объясняется исключительно по-шведски. Немецкий язык знает мастер и один из рабочих.

Он принес шведский журнал. На первой странице портреты виднейших государственных деятелей всех стран и полководцы. Они вызвали общую беседу: мастер переводит с немецкого на финский язык, его с трудом понимают русские. Франц смеется: «Интернациональная беседа».

На переднем плане маршал Советского Союза тов. Сталин, за ним президент Рузвельт, премьер министр Черчилль, Гитлер, Муссолини и т. п.

Разговор с участием русских велся впервые. Тема — обсуждение государственных деятелей. Военнопленным предоставлен один голос. Защищать интересы России поручили Громову. Его назначил мастер, а переводил Алексей.

Мастер был посредником. Громов не стеснялся называть смешными и оскорбительными словами Гитлера и Муссолини, строя всевозможные гримасы, что раздражало Франца и Вилли. Август смеялся от души.

— Что сделает русский, если в его руки попадется Гитлер? — переводит мастер вопрос Франца.

— Он попадет в руки правосудия, — отвечает Громов, — но паче чаяния, если бы случилось так, то Мишка Громов сделал бы с ним веселую шутку!

Он берет полуметровый бур в руки и засучивает рукава гимнастерки. — Я накаливаю один конец бура до белого каления и холодным концом вставляю Гитлеру в «доброе место»…

— Неслыханная наглость со стороны пленного! — вскрикнул Франц, поднимаясь с места. Его остановил мастер.

— Почему, именно холодным? — спросил Август.

— Чтобы союзники не могли ухватиться за горячий конец и вытащить! — спокойно пояснил Громов.

Под дружный смех присутствующих Франц вынужден ретироваться на место.

Чтобы сгладить неприятное положение, в какое русский поставил немцев, мастер обратился к ним с вопросом: — Каковы перспективы немцев на дальнейшие успехи, когда молниеносная война провалилась?

Об этом говорили все откровенно. Никто уже не старался оправдать разгрома немцев в России: это был исторически случившийся факт, даже за откровенные разговоры не применяли репрессий к финским рабочим.

Вилли указал на слова Гитлера о каком-то секретном, новом оружии, которое сможет повернуть колесо истории. Франц напомнил о германской технике и мощи немецкого оружия, о крепком духе немецкого солдата.

Лицо Леонида на мгновение озарилось лукавой улыбкой.

Франц в разговоре с финнами держал себя нагло и к ним относился пренебрежительно, гордился тем, что принадлежит к чистокровной арийской расе, господство которой, по его мнению, должно было поддерживать дух немецкой армии и воодушевлять ее на подвиги.

Вилли плохо разбирался в политических событиях, но патриотически настроенный, выставлял в защиту своих доводов немецкие танки: его сын был танкистом.

Леонид за весь перерыв не проронил ни одного слова и сидел в углу, никем незамеченный.

Когда спор о военных талантах и способностях отдельных личностей приял острый характер, из угла раздался голос на немецком языке:

— В истории и событиях отдельные личности играют большую роль, но все же историю делают и определяют судьбу событий не личности, а народы. Не лучше ли переменить тему разговора и посмотреть на моральный облик борющихся народов. Кто из них сражается за правое дело и верит в победу? Девяносто девять из ста русских, находящихся в плену, верят в победу Советского Союза! Из четырех немцев, которые сидят в мастерской, не верит ни один в победу Германии, хотя с пеной у рта кричат сейчас о победе в присутствии всех, чтобы показать патриотизм! Выйдут из мастерской на работу — у них услышишь: — «Германия капут! Не надо было фюреру нападать на Россию!» Правильно ли я говорю, Август?

Из всех финнов никто и никогда не верил в победу! Если кричали в «Великой Суоми» и показывали военнопленным ножом на горло из-за патриотических чувств публично, то, отойдя на два метра в сторону, спрашивали друг друга: — «Скоро ли будет мир?»

Леонид поднялся с места, обвел присутствующих пытливым взглядом и спросил:

— Я ожидаю возражений, господа!

Мастер пожалел, что перевел речь пленного финнам, но было уже поздно. Наступившее замешательство в беседе ясно говорило, что русский, на которого мало обращали внимания, за длительное время пребывание в плену все время был в курсе событий, внимательно следил и изучал отношение финнов к войне, их настроение, взаимоотношение с немцами, и выбрав время, сказал им в глаза то, что они думали, но боялись говорить публично.

Мастер вынул часы — время обеденного перерыва еще не истекло, но все зашевелились и стали собираться на работу.

Леонид направился к двери. Мастер и рабочий, говоривший по-немецки, не только с любопытством смотрели на него, но были удивлены его свободной речью. С тех пор мастер стал обращаться к нему по-немецки и через него давать указания русским. Немцы, кроме Августа, недовольны: русский длительное время работал с ними, слушал разговоры и не подавал вида, что знает их слабые стороны. Открыто выразить недовольство у них нет основания: право разговаривать с ними, или нет — дело русского. В дальнейшем они избегали говорить при Леониде.