Сафьяновая шкатулка - Сурен Даниелович Каспаров

— Это верно, что, значит, в чилиги…

— Ерем дело говорит, лучше вдвоем идите, узнайте, кто виноват. Наш-то, значит, Айказ — он ведь тоже не умел держать язык за зубами…

— Да, будет лучше, если вдвоем…

И без того краснощекое лицо Бахши медленно наливалось кровью, на скулах бегали желваки. Рука его потянулась к голенищу офицерского сапога, нащупывая плетеную камчу. Левон, стоявший чуть поодаль, за спиной отца, перехватил движение неожиданно крупной руки Бахши и взглянул на отца: тот смотрел поверх опущенных голов сельчан, но уголком глаз настороженно следил за Бахши. Левон чуть выступил вперед, встал по левую руку от отца — здесь было просторнее — и локтем нащупал рукоятку кинжала, засунутого за пояс под пиджаком.

Рука Бахши, не дотянувшись до камчи, поползла вверх…

— Не надо мне никого, я сам пойду со своими молодцами. Я не знал, что в Сарушене живут одни бабы. Тьфу на вас! — Он смачно плюнул в того, кто говорил насчет игры в чилиги. Плевок угодил тому в плечо. — Только помните, армян позорить я вам не дам! Весь Карабах подниму, но отомщу за смерть нашего Айказа… Пусть они знают, что каждая капля армянской крови обходится дорого тем, кто ее прольет! — Он все-таки выдернул камчу. — Прочь с дороги, сволочи! Руку! — Это уже относилось к Ерему, схватившему коня за повод.

— Сарушенцы в защитниках не нуждаются, и плевать тебе на них не стоило, сукин сын, — захлебываясь от сдерживаемого бешенства, сказал Ерем. — Или в горы мы поедем вдвоем, или я тебя не выпущу из села. Сходи с коня, Бахши!

В этот момент из толпы вынырнул кизир Сантур — ему, видно, пришлась по душе роль вершителя судеб — и взвизгнул тонким свербящим голоском:

— Изменник! Он еще смеет ругаться! А сам прячет у себя наших врагов! Люди, кто сегодня не видел в его доме Гара-киши? Видели! Я сам видел! Своими, значит, глазами! Он и сейчас там прячется! Побратимами сделались!

— Ах, вот оно что! Вон откуда твоя прыть, продажный пес! — зарычал Бахши, словно даже обрадовавшись тому, что у Ерема прячется мусульманин. — Ну, я сейчас покажу тебе побратима…

Камча в руке Бахши взлетела вверх, толпа шарахнулась назад.

— Прочь с дороги!

— Через порог моего дома ты не переступишь! — орал Ерем в бешенстве. — Ты моего гостя пальцем не тронешь!

— Прочь, говорю!

— Сходи с коня, сукин сын, мать и жену твою… — орал Ерем, его уже ничем нельзя было остановить.

Бахши, видимо, понимал это, и остатки благоразумия нашептывали ему, что, если он вздумает опустить свою камчу, прольется кровь.

Уступать ему не хотелось. Неизвестно, чем бы закончилась эта перепалка, если бы не Левон. Выхватив кинжал, он подскочил к коню и двумя взмахами перерезал поводья у самых удил, как раз в том месте, где держал отец. Камча, со свистом рассекая воздух, хлестнула по лицу Левона, но вторично взвиться ей не удалось. Ерем перехватил ее в воздухе, намотал на руку и дернул на себя. От неожиданного толчка Бахши едва не вывалился из седла, но, упершись в переднюю луку, удержался, однако камчу выпустил. В следующее мгновение рука его потянулась к левому боку, ногти заскребли по крышке полированного футляра с маузером, нащупывая кнопку от замка.

— У-убью! Сволочь! Десять пуль…

Толпа с криком кинулась врассыпную, спотыкаясь, падая и давя друг друга. Ерем, схватив сына за локоть, толкнул его за круп коня — там его Бахши не достанет — и, не мешкая, выхватил из кармана наган, однако стрелять в безоружного не стал: Бахши все еще шарил рукой по футляру, ремень которого зацепился за заднюю луку седла. Ерем свободной рукой схватил его за плечо и стащил с коня.

— Сволочи, что вы стоите, мать вашу!.. — заорал Бахши, обращаясь к своим «молодцам», оцепенело наблюдавшим за дракой. — Помогите же! Видите, своих бьют!..

Грянул одиночный выстрел, отдавшись эхом в окрестных горах. Толпа с криком рассыпалась между домами, попряталась за валунами. На краю площади трепыхался в пыли кизир Сантур, окуная жидкие волосы в лужу крови: пуля, пущенная одним, из «молодцов» в Ерема, попала кизиру в затылок.

— Назад! — крикнул Ерем и направил револьвер на «молодцов».

Те, человек двенадцать молодых парней, сами напуганные нелепым выстрелом своего товарища и особенно смертью кизира, шарахнулись назад, путаясь между жавшимися друг к другу конями. Они уже сообразили, что дело зашло слишком далеко, надо было как-нибудь выпутаться из положения. Сантур быстро затих, к нему через площадь бежала с истошным воплем его жена.

Бахши лежал на земле и отчаянно сучил ногами, норовя попасть Ерему в пах. Руки его судорожно метались по камням в поисках опять затерявшегося маузера. Ерем сперва увертывался от ударов, но затем отошел чуть в сторонку, где Бахши уже не мог его достать, и ждал, пока тот не выдохнется совсем.

И тут произошло то, чего никто не ждал. Бахши вдруг сразу как-то обмяк и, прижав обе ладони к лицу, расплакался. Его грузное, плотное тело билось в истерике, разорванный под мышкой френч был весь в пыли. Он плакал, и плач вырывался из его горла прерывисто, наподобие собачьего лая. Он стискивал кулаки и кусал их в бешенстве, сквозь рыдания вырывались бессвязные слова:

— Лучше бы ты с одного выстрела… подлец… кровью твоей напьюсь… или не мать родила… перед всем селом… своего же… Не прощу! Я в грязи, у твоих ног… Припомню, припомню, сучий сын, припомню…

На губах его выступила пена, он закатил глаза. Ерем быстро достал из кармана самодельный нож и сунул деревянную рукоять в судорожно стиснутый рот Бахши. У того был припадок.

Ерем медленно спустил курок своего револьвера, спрятал его в карман, обернулся к толпившимся в