Их было 999. В первом поезде в Аушвиц - Хэзер Дьюи Макадэм
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Еще через пару недель вывезли Йоану (№ 1188), Эллу (№ 1950) и сестер Эллы – Эди (№ 1949) и Лилу (№ 3866). Их отправили в Райхенбах, городок в двухстах километрах от Аушвица, где у немцев было оружейное производство.
Для узниц в Аушвице единственным источником информации из внешнего мира оставалось лагерное сарафанное радио – последние новости доставляли вместе с баками утреннего чая. Доставщики чая сообщали новости разливающим, а те, в свою очередь, передавали их девушкам, когда те подходили со своими красными мисками. «Они рассказывали нам, что есть люди, они связаны с подпольем, борются с немцами», – вспоминает Линда. Самое важное из услышанных посланий: «Держитесь, не сдавайтесь, и нам, быть может, повезет выбраться отсюда!»
Многое менялось на глазах. Гиммлер – хотя узники об этом, конечно, не знали – приказал «не применять „Циклон Б“ в газовых камерах Аушвица». Новые транспорты тоже больше не прибывали, но «убийства продолжались – только другими методами. Людей расстреливали. Они брали, скажем, человек по 30–40, и их убивали. Некоторые шли по своей воле. Но массовые убийства прекратились». «Канадские» девушки продолжали отрабатывать свои 12-часовые смены, разбирая одежду и все остальное. Среди эсэсовцев там царила чуть ли не суматоха, они пробирались в сортировочные бараки и «воровали оттуда вещи, украшения, драгоценности. Это была золотая жила». Подобно белкам, запасающимся на зиму орешками, эсэсовцы тащили «все без разбора», пытаясь обеспечить свое будущее.
Зима 1944/45 года вновь наслала на Европу арктические циклоны. То, что девушки дожили до своей третьей зимы в Аушвице, уже было невероятным подвигом, но их надежды омрачались тучами, не сходившими с серого горизонта. «Мы то и дело находили обрывки газет. Видели, что конец войны близок». Бóльшую часть Европы уже заняли войска союзников, а над головой все время летали самолеты. «Они непрерывно бомбили, но не сам лагерь, – вспоминает Линда, – и мы все время молились».
Несмотря на то что к докладу, который Руди Врба и Франк Векслер написали еще прошлой весной, прилагались планы лагеря, пострадали лишь два здания – казармы с «коричневыми рубашками». Это были не эсэсовцы, а молодые солдаты, которые даже флиртовали с юными еврейками и угощали их немецким хлебом, хорошим хлебом, какого узницы не пробовали уже несколько лет. Они дали девушкам хлеб, и буквально через пару минут бомбы сровняли их казармы с землей. Блоки с заключенными остались целы. Со штаба СС, с оград под током, с железнодорожных путей и крематориев с газовыми камерами тоже не упало ни единой пылинки. Запертые внутри лагеря узники с ужасом поняли, что до конца войны они могут и не дожить.
– Клянусь, – сказал один эсэсовец девушкам, в числе которых была Линда, – на свободу вы попадете только через эту трубу.
Эдита прослышала, что несколько гуменнских девушек работают в швейной бригаде. «Я сказала Эльзе: надо непременно постараться тоже туда попасть». Так ей говорило шестое чувство. Они, конечно, и сами работали под крышей, прибирали в блоке, но выбраться из Биркенау – умный шаг, поскольку среди капо и эсэсовцев нарастала нервозность. Чем хуже для немцев шли дела на войне, тем сильнее это отражалось на заключенных. С помощью одной из подруг Эдита с Эльзой попали в швейную бригаду, где они «целый день большей частью штопали носки». В бригаде Эдита нашла двух своих знакомых по Гуменне, сестер Корнелию и Этельку Гельб. Это была ее последняя работа в Аушвице.
Незадолго до Рождества Линда работала в ночь, и на пересменке обе смены – и дневную, и ночную – выстроили перед столом, за которым сидели две медсестры. «Ряд за рядом, по пятеро» они подходили к столу, и сестры брали у них кровь из вены. Запас немецкой крови для раненых истощился, и теперь немцы пополняли его кровью рабынь. Морщась при виде входящей в плоть иглы, девушки наблюдали, как стеклянные трубки наполняются их кровью ради спасения их же врагов.
Странно: ведь тюремщики уже столько времени считают узниц неприкасаемыми, существами третьего сорта, обращаются с ними, как с недочеловеками, – и тут вдруг внезапно выясняется, что их кровь вполне можно смешать с арийской, что для спасения немецких жизней она вполне пригодна. «Сперва они выкачивали из нас жизнь, дюйм за дюймом. А теперь выкачивают нашу кровь». Девушкам вручили вознаграждение – хлеб и немного колбасы. «Единственный положительный момент во всем этом деле, – подумала Линда, – то, что война, стало быть, и впрямь на исходе, а иначе зачем еще немцы стали бы унижаться до того, чтобы брать „жидовскую“ кровь?» «И никакими „донорами“, – настаивает Линда, – они себя не считали. Никто из девушек не согласился бы сдать свою кровь нацистской армии добровольно. Немцы называли евреев „кровососами“, ну и кто же из нас теперь кровосос? – спрашивает Линда. – Во всяком случае, не евреи. Когда настал конец, немцы высосали нашу кровь в буквальном смысле – причем силой».
– У нас праздничный сюрприз! – объявил эсэсовец, вошедший в блок вечером накануне Рождества. Он громко хлопнул в ладоши и приказал всем отправляться в сауну. Линде, Пегги и другим их товаркам не хотелось покидать относительно безопасный «канадский» барак, они были уверены, что отправляются на верную гибель. «Сауной» называли помещение, где узники проходили «обработку» и дезинфекцию, но после уничтожения крематория-5 прошел слух, что она теперь служит и потайной газовой камерой. Девушки переглянулись со смертельным ужасом в глазах.
«Вот и все», – подумала Линда. Хоть одно хорошо – она не потеряет свою лучшую подругу Пегги (№ 1019), ведь они идут туда вместе.
Внутри большого полупустого помещения, где обычно все раздевались, теперь стояла сцена. «Довольно симпатично оформленная». Перепуганные девушки недоуменно оглядывались по сторонам. В зале этого самодельного театра на стульях сидели эсэсовцы, включая доктора Менгеле, доктора Кремера, одиозную Ирму Грезе и главную надзирательницу Марию Мандель. Девушки молча пристроились у задней стенки. Раз здесь эсэсовцы, то их, по крайней мере, не собираются газовать.
На сцену вышли работавшие в «Канаде» гречанки Сюзи и Лючия. В вечерних платьях их было не узнать. Сюзи прочистила горло. Негромко взяла ноту. Лючия пропела ту же ноту в тон с ней. И после этого Сюзи запела в полный голос:
Che bella cosa na jurnata ’e sole…Их голоса взвились над цементом сауны и ворвались в сердца девушек из «Канады». Ни Линда, ни остальные ее подруги не знали итальянского – и тем более неаполитанского диалекта. Слов песни они понять не могли. Они даже не знали, что эта песня – о любви. Но когда Сюзи посмотрела в глаза Лючии и Лючия подхватила припев, слушательницы сразу поняли, что песню
