Варяги и Русь - Александр Лавров

На крыльце княжеских хором стоял, облокотившись на перила, Святослав. Он равнодушно прислушивался к этим крикам. Позади него стоял брат его второй жены Милуши — Добрыня, положив свою правую руку на рукоятку меча, а левую на плечо своего улыбавшегося племянника Владимира, что-то шептавшего своим братьям Ярополку и Олегу. По другую сторону Святослава стояли воеводы Сфенкал и Икмор, а за ними Зыбата разглядел и своего отца Прастена.

Все они не говорили ни слова. Да и бесполезно было бы говорить. Новгородские послы, по всей вероятности, не стали бы их слушать — так они были увлечены в это мгновение своим делом.

— Князя нам, князя! — ревели они.

— Новгородцы думают, — насмешливо заметил Улеб, — что они явились на свое вече!

— А разве у них всегда так? — спросил Зыбата.

— Мой дядя бывал на Ильмене, так рассказывал, что о каждом пустяшном деле они так орут на вече, что после хрипят и говорить не могу.

— Чего же они теперь-то хотят?

— А видишь ли, наш князь Святослав, как похоронил княгиню Ольгу, сейчас же собрался на Дунай завоевывать болгарское царство.

— Знаю это, — заметил Зыбата.

— Ну, так вот, он, князь-то наш, оставляет в Киеве вместо себя своего большака княжича Ярополка, а древлянам дает второго своего княжича Олега. Новгородцы прослышали это и разобиделись.

— За что же?

— Да как же! У других князь, а у них нет!

— А Владимир-то?

— Его Святослав с собой на Дунай хотел взять!

— Так новгородцы чего же хотят?

— Да чтобы Владимир был у них князем, вот чего им угодно, а когда явились, так о Владимире и не знали ничего, есть ли он на свете или нет!

— Так как же они этого требуют?

— Слух тут пошел, что воевода Добрыня их надоумил. Вишь, не хочет он, чтобы племянник с отцом на болгар шел. Да и то сказать, обидно… Ярополку да Олегу уделы, а Владимиру ничего.

— Слушай-ка, слушай, — перебил Улеба Зыбата, — чего он?

Новгородские послы приумолкли. Один из них взобрался на ступени княжеского крыльца, кое-как остановил шум и гам и, когда наступило некоторое молчание, торопливо заговорил:

— Почтенное вече, пришли мы сюда от господина Новгорода Великого, чтобы взыскать обиду, на него наложенную. Совсем ведь изобижен господин Великий Новгород, у древлянишек негодных свой князь будет, а у нас кто?

— Верно, справедливо! — загалдели голоса.

— Изобижен господин Великий Новгород куда как люто!

— Князя нам, князя! Не хотим хуже древлян быть!

— Чем мы Киева самого хуже! Эка невидаль Киев!

— Мы дела князя Святослава приняли и к себе пустили, и теперь Киев выше Великого Новгорода становится!

— Князя нам, князя! Знать ничего не хотим! Князя!

Напрасно новгородец, пытавшийся говорить, махал руками, старался перекричать своих товарищей, шум не смолкал. Другой новгородец, тоже пожелавший высказаться, столкнул его со ступенек и сам занял его место.

— Господа вече, послушайте меня, — закричал он, — я сейчас такое вам слово молвлю, что ахнете!

Его услышали. Вечевики на мгновение смолкли.

— Вот что я вам скажу, господа вече, князь Святослав, хоть он и князь, а не дело задумал. Трое у него сыновей, отчего он не дает нам своего третьего? Зачем обделяет? Пусть и у нас князь Рюрикова рода будет. Так ли я говорю?

— Так! — опять загалдели вечевики.

— Молод еще Владимир, — громко крикнул один из Святославовых воевод, — не управиться ему с вами.

— И не нужно! У нас только бы был князь, а управляться мы сами-то стараться будем!

— Князь Святослав, дай нам Владимира твоего во князья, добром дай!

— А то изберем сами себе князя и на Киев плюнем!

— Владимира! Владимира Святославича! — заревели голоса. — Или он, или сами себе изберем!

Святослав обернулся и строго посмотрел на Добрыню.

— Твое это дело? — спросил он.

Добрыня, не моргнув, выдержал этот взгляд и коротко ответил, кивнув головой:

— Мое!

— Зачем?!

— Так пожелала мудрая твоя мать.

Святослав нахмурился.

— Почему она этого желала?

Добрыня опять нисколько не смутился.

— Потому, — уверенно ответил он, — что она видела…

— Что? — гневно перебил князь.

— А то, что сложишь ты голову там, на Дунае, и не хотела, чтобы вместе с тобою пропадал и любимый ее внук.

На суровом лице Святослава отразилось что-то вроде душевного волнения. С Добрыни он перевел свой взор на Владимира.

— А ты хочешь к новгородцам? — спросил он.

— Чего его спрашивать, — буркнул Добрыня, — несмысленок еще, вестимо, ему с тобою хочется.

— Со мной или в Новгород? — повторил Святослав.

Владимир, видимо, колебался.

— Бабка приказывала мне у тебя, батюшка, удела просить, — нерешительно произнес он, — чтобы против братьев было не обидно, а как ты решишь — твоя воля.

Святослав глубоко вздохнул. Видимо, не такого ответа он желал от сына.

Вечевики между тем горланили по-прежнему. Вдруг, покрывая весь этот шум, загремел мощный голос Святослава.

— Люди новгородские, — начал он, — не то я готовил для меньшого своего сына. Думал я, по мне он пойдет… Думал я, вот пойду на Дунай-реку, покорю всю страну вплоть до Византии и посажу на царство меньшого своего. Да нет, вижу теперь, что вам, люди новгородские, он больно по сердцу пришелся. Просите вы его, а как мне, князю вашему великому, на вашу слезную просьбу не снизойти? Берите же Владимира моего князем себе, коли так он вам люб, только одного его в Новгород я не пущу. Знаю я вас! В придачу к Владимиру и Добрыню берите. Будут у вас племяш да дядя…

Святослав смолк и строгим взглядом окинул новгородских послов.

Те молчали.

— Что ж? Довольны вы моей милостью? — крикнул князь.

— До-о-вольны! — вяло и нерешительно ответили двое-трое из новгородцев.

Знали новгородские послы, что не все так сделалось, как им хотелось. Они думали взять себе одного только Владимира, но никак не Добрыню. Ведомо им было, что Добрыня Малкович шутить не любит: был он крут нравом, на руку тяжел и на всякую расправу скор. Бывал он в Новгороде, посылала его туда княгиня Ольга, так он один со всем вечем управлялся. На что там горланы бывали, а и те его не на шутку побаивались.

А виновник всего стоял да только бороду окладистую поглаживал. Глаза его так и светились удовольствием и радостью, которых он даже и скрывать не думал. Свой у него план был. Ярополк да Олег были ему совсем чужие, а Владимир — сын любимой сестры. Только бы на Руси остаться да удел получить, от Новгорода и до киевского старшого княжеского стола недалеко…

Добрыня был уверен, что князь Святослав так или иначе, а на Русь обратно не вернется. Если бы и не сложил он своей буйной головы на равнинах земли болгарской, если бы все исполнилось, как он задумал, то он так бы и остался там, уже не князем, а царем.

Новгородские послы переминались с ноги на ногу у княжьего крыльца. Святослав глядел на них и усмехался, понимая, что они думали.

— Вот что, княже, — заговорил самый старший из новгородцев, — ты нам прости на слове, не посетуй на то, что скажу я тебе… Челом бью!

— Что? Говори смело! — сказал, усмехнувшись, князь.

— Да вот что, княже. — И новгородец в нерешительности, не зная, как ему высказать свою мысль, почесал затылок. — Ты, конечно, по-своему судишь, а мы, людишки-то, по-своему, по-глупому. Не осуди же на дерзком слове.

— Да говори же! — вырвалось у князя, которому, очевидно, надоели все эти присловья.

— По-нашему бы так, били мы тебе челом по меньшом твоем Владимире, так ты и дай нам его, не бойся, мы уже его убережем! Всем будет доволен!..

— А Добрыню? — спросил Святослав.

— А Добрыню Малковича ты с собой возьми, пусть воюет на здоровье!..

Дружный хохот всех, кто стоял и на крыльце, и перед крыльцом, прервал речь новгородца. Хохотал и Икмор, и Сфенкал, хохотал и сам Добрыня.

Этот смех смутил новгородца.

— Что же, — растерянно разводил он руками, — я ведь ничего, я только, чтобы все по-хорошему.

Один Святослав оставался серьезен.

— Вот, что я скажу вам, люди новгородские, — внушительно произнес он, — просили вы — я исполнил по вашей просьбе. Сына своего Владимира без Добрыни я не отпущу, а коли вы их теперь не примете, когда я слово свое сказал, так пойду я на Новгород, как на лютого врага, войною. Выжгу его, с землей сравняю, будто и не бывало никогда его на белом свете.

Он круто повернулся и, даже не удостоив взглядом растерявшихся послов, пошел во внутренние покои. За ним последовали все его приближенные и сыновья.

Зыбата в это время успел протолкаться к самому крыльцу и, видя, что отец уходит вместе с другими, крикнул:

— Батюшка!

Прастен обернулся на оклик и, увидав юношу, застыл на месте.