Гранат и Омела (СИ) - Морган Даяна

Авалон рассмеялась. Ее смех рассыпался в воздухе, как серебряные монетки на мостовой. Варес, улыбнувшись, подмигнул ей. Она смущенно опустила взгляд, а Дамиан чуть не выкипел от злости. Его ярость словно обратилась в монстра, пробивающегося из него наружу.

Шутит с ней, как будто так и надо.

— Знаешь, говорят, храмовники умирают от поцелуев вёльв.

Дамиан сначала не поверил: в голосе Авалон он четко различил издевку. Но когда их взгляды пересеклись, и он заметил в ее лице надменную холодность, ему начало казаться, что легкие его забились известковой крошкой, и поэтому он с таким трудом дышит. Дамиан понимал: между ними что-то происходит, и он, даже если постарается, не сможет это остановить.

— Враки! — Варес лениво повел огромными плечами. — Я целовал не одну вёльву. И пока, надо сказать, все мои достоинства при мне.

— Варес! — Дамиан перевел все свое смятение в силу упрека. — Это измена Храму!

— О, да что ты? — он не рассчитывал, с какой внезапной воинственностью к нему повернется капитан. — А обряд сживления — нет? Или, может быть, дважды кровавая сделка?

— Хватит морду воротить, щенок, тут все уже как минимум дважды спасали твою шкуру, — поддакнула Марта, с отвратительным звуком отсербывая варево из плошки.

Дамиану показалось, что он попал в западню, а вокруг одни враги. Даже Варес, который всегда поддерживал его, почему-то решил сговориться с их врагами. Дамиан так впечатлился этим предательством, что не понял, когда озвучил мысли вслух. Варес улыбнулся ему такой улыбкой, какой Лилит могла одарить инквизитора, ступающего на ее Берег.

— Ты среди врагов? — переспросил он.

Марта, презрительно глянув на Дамиана и показательно кряхтя, помогла подняться Авалон и утащила ее в сторону горячих источников. Варес же, не сводивший глаз с Дамиана, продолжил:

— Ты сам себе враг, Баргаст. Раз ты так веруешь в каноны Храма, вспомни, что говорят о таких, как ты, рожденных вёльвами.

Рожденные в двойном грехе, неискупимом и мерзопакостном, отродия отродий Лилитских.

Дамиан шумно выдохнул и замолк в холодном гневе. Он был никем, гнилым плодом рода своего отца, но отчаянно желал стать кем-то нужным и обрести значимость для короля. Он жил в окружении лгунов, убийц и храмовников с родовыми именами, ненависть которых заслужил по праву рождения не с той стороны королевской кровати. Варес знал о его прошлом, как и Дамиан о прошлом Вареса, но они с самого начала негласно договорились никогда не поднимать эти темы. Варес нарушил их соглашение, и Дамиана словно сбили с ног. Он привык вести битвы на мечах, привык вести баталии с врагами, но он не привык, когда его толкает в спину друг, столько лет эту спину защищавший. Дамиан не хотел извлекать на свет княжев призраки прошлого. Они были голодны, сидя взаперти у него в сердце, за дверью, которую он не открывал так долго, что петли проржавели. Иногда, совсем редко, призраки прорывались в его сны, и тогда он ненароком вспоминал о них, причиняя себе боль. Память вдруг поднесла ему образ девочки в клетке, и что-то внутри защемило. Ведь она могла быть такой же дочерью вёльвы от простого инирца. Могла быть незаконорожденной дочерью какого-нибудь аристократа от шлюхи-вёльвы, какой была его собственная мать. Дамиан вдруг ощутил свою душу: дряблую, как моллюск, влажную и скукоженную. Он так привык брать силу из злости, ненависть стала для него второй кожей. И теперь он боялся своих мыслей, боялся гнетущего замешательства, что они приносили в его сердце, и того направления, куда они могли его в конце концов привести. Эта дорога была опасна — копнешь слишком глубоко и выкопаешь себе могилу. Он не хотел заглядывать в нее, поэтому вновь обратился к злости, чтобы почерпнуть в ней стойкость. Хотя и знал, что бой этот на самом деле не выигран, а лишь отсрочен.

— К чему эти изменнические речи, Варес? Грех своего рождения я искупил службой Храму и принятием сана инквизитора.

— Измена у тебя в голове, Баргаст. Носишься с ней, как дурень с охапкой омелы. Неужели не понимаешь, что твоя жизнь, какой она была до этого, закончена? Тебе нужно примириться с новой жизнью и быть благодарным за помощь, которую тебе оказывают.

— Помощь вёльв? — с насмешливым презрением переспросил Дамиан. — Это вынужденный альянс, с которым я покончу, как только соберу доказательства своей невиновности и принесу их Симеону.

Варес пристально посмотрел на него. Дамиан почти слышал вопрос, который должен был сорваться с его губ: «А ты невиновен?». Но капитан промолчал, оставив этот вопрос тишине. А такие вопросы всегда самые страшные, поскольку люди всегда боятся выслушать ответы, звучащие в собственной голове. Дамиан посмотрел на след ожога от обряда сживления на мизинце. Ему нестерпимо захотелось зубами выдрать это клеймо со своей кожи — явное доказательство его вины.

— Я докажу Симеону, что моя вера крепка, — поспешно сказал он.

— Дамиан, ты ничего Симеону не докажешь. Он под стражей. — Варес утер ручищей рот и отложил кусок мяса в плошку. — Скоро соберется синод, чтобы решить его судьбу.

Дамиан с трудом оторвался от разглядывания мяса. Рот наполнился слюной, и он запоздало осознал сказанное.

— Что? Но как? Не могли же они всерьез…

— Обвинение серьезнее некуда. Его обвиняют в пособничестве вёльвам. Он защищал твое имя.

— Но за это…

Голова звенела, как будто превратилась в храмовый колокол, по которому ударили боевым молотом. За пособничество Симеона ждала смерть через сожжение. Самый радивый из всех хороших людей мог умереть в связи с ложными обвинениями.

— Кто… кто на стороне обвинителя?

— Ерихон… и твой брат, Дамиан.

— Почему Ерихон?..

— Он временно новый Падре Сервус.

Все встало на свои места. Зря он усомнился в Симеоне. Наставник никогда бы не выдал приказ убить Дамиана, не выслушав его доводов.

— Мы должны его спасти! — Припав на больную ногу, он встал и скривился от боли.

— Погаси, Баргаст. Ты едва на ногах держишься.

— К гранату мои ноги! Мы должны его спасти! — отчеканил Дамиан, а потом продолжил, несмотря на то, что голос его рванула жалость: — Он же слаб. А его наверняка держат впроголодь в темных казематах инквизиции!

— Это самоубийство, которое твоей верой осуждается, между прочим, —возразил Варес, и от Дамиана не укрылся акцент на слове «твоей». — Симеон в бастионе Мингема. Тебе в небольшие города-то нельзя, туда тем более. Всем бургомистрам выдан приказ тебя убить. Ты его не спасешь, только сам голову сложишь на подъезде к бастиону.

— Мне все равно. Один поеду, если ты не поможешь.

— Дамиан, — Варес опустил глаза, сделал паузу, точно собирался с мыслями, и тихо сказал: — Я понимаю, что он для тебя значит. Правда, понимаю. Но цепляться за надежду, не опираясь на здравый смысл, — это верный путь к смерти. Симеон не для того тебя оправдывал и спасал, чтобы ты сдох из-за своего упрямства.

Дамиана распирало от злобной беспомощности.

— И что ты предлагаешь? Сидеть тут, пока его не сожгут? А потом что? Скрываться всю жизнь? Убегать от инквизиции, как вшивая псина? Стать изгоем и найти свою судьбу в бутыли аквавита?

Варес поднял на него уязвленный взгляд. Дамиану стало совестно за развязавшийся язык.

— Ты прав. Иди и сдохни. У тебя это отлично получается, — обиженно проворчал капитан, после чего встал и отправился проверять лошадей.

Сердито сопя, Дамиан рухнул на землю и схватил шмат мяса, который не доел Варес. Отгрызая большие куски, он проглатывал их, почти не жуя и не чувствуя вкуса. И только, когда почти доел, понял, что мясо плохо прожарено: оно исходило наполовину соком, наполовину кровью. Дамиан ожидал приступа тошноты, но желудок блаженствовал от сытости, а чувство нестерпимого голода прошло. Даже дышать стало легче и голова прояснилась. Однако страх за Симеона никуда не испарился, а мысли о его спасении все равно болтались, точно плоты в бушующем море.

Верность и чувство долга требовали, чтобы Дамиан оседлал Гордеца и рванул в Мингем еще до наступления рассвета. Другой, глубинный голос, повторял доводы Вареса и приказывал остаться. Дамиан оказался меж двух огней и не мог понять, в какой из них ему кидаться. Он потерял свое положение при Храме и не мог вернуться, будто ни в чем не бывало. Его главный покровитель оказался в бастионе с обвинением в пособничестве вёльвам. По его, Дамиана, вине. Дамиана затапливало этим едким чувством — стоило рассказать Симеону обо всех своих подозрения насчет Ерихона, который и заплел всю эту интригу, а не пытаться распутать все самому. Но что толку бесплодно терзаться? Прошлое не только было выжженной землей, но и беспокойным духом, который невозможно изгнать из тела даже самым сильным обрядом экзорцизма. И оно могло покинуть тело только в одном случае — смерти. Дамиан устало потер глаза. Смерть ждала его в конце любой дороги. Невозможно кинуться в полымя и не обжечься. Так и варианты его судьбы всегда приводили к старой подруге. В одном случае он умрет, если останется и вёльва, приковавшая его к себе, погибнет. В результате нападения ли, монстров или случайности. В другом случае, он умрет, отправившись спасать Симеона.