Гранат и Омела (СИ) - Морган Даяна

Они провели всю ночь, обсуждая план под кашель Авалон. С каждым часом она становилась все более вялой, а под утро и вовсе задремала. Хриплый, влажный кашель сотрясал ее даже во сне. Дамиан почему-то чувствовал себя виноватым, но отчаянно отмахивался от предательских мыслей, навеянных глупыми словами Марты. До следующего вечера она не упускала ни одного момента, когда его можно было задеть или обвинить в чем-либо: то он чавкал слишком громко и мог разбудить Авалон, то расхаживал по подвалу слишком громко, то вообще слишком громко дышал. Подавив рык, Дамиан переселился к лестнице до момента, пока они не приготовились выходить.

Марта провела их по трущобам, кишащим крысами, в полнейшей темноте до следующего люка в каком-то хлеву. Она плечом сдвинула корову и разгребла сапогами обгаженную солому, чтобы добраться до люка. Под мычание и кашель Авалон они спустились в тоннель, оставляя за собой следы из дерьма. Дамиан потерял счет времени, пока они двигались под свет факела по длинным коридорам с низкими потолками. Вся его одежда и волосы провоняли сыростью и запахом влажной плесени. Где-то ближе к выходу Авалон потеряла сознание. В бессознательном порыве Дамиан рванул вперед, чтобы подхватить ее, но его опередил Варес: взял ее на руки и, прижав к себе, пошел вперед. Дамиан скрипнул зубами.

Из тоннелей они выбрались на закате у какой-то заброшенной халупы, где уже были привязаны четыре лошади. Увидев Гордеца, Дамиан не сдержал возглас радости. Потрепав жеребца по морде, удивленно спросил, откуда он здесь. Марта бросила на Дамиана взгляд, полный раздраженного снисхождения. Он почувствовал себя идиотом. А потом двойным идиотом, когда Варес усадил Авалон перед собой, а в животе Дамиана скрутилась тугая спираль.

Полтора дня они ехали, слушая монотонный скрип седел. Потом на горизонте показался отряд всадников, и они еще день скакали через горы наперегонки с собственными тенями, а по пятам за ними следовала ночь: холодная, хищная и опасная. К счастью, им повезло не столкнуться ни с одним отрядом с того опасного момента. Однако с каждой прошедшей ночью само время стало сворой инквизиторских гончих. За всю дорогу они останавливались только для того, чтобы перекусить и дать лошадям отдохнуть. Дамиана несколько раз сморило, и он чудом не вылетел из седла. Только благодаря Гордецу, который каждый раз останавливался, он не разбил голову. Усталость и боль в ноге накопились, раны от волкодавов ныли и чесались.

Варес сосредоточился на том, чтобы не уронить Авалон, и не смотрел на него. Дамиан чувствовал, как сгущаются тучи над головой. Варесу явно было что сказать, раз он даже не попытался перевести тему с обрядом сживления в шутку. Дамиан терялся в догадках, что именно возмутило друга, раз уж он не увидел ничего отвратительного в сотрудничестве с их врагами.

До горячих источников они добрались по холмам и мимо засохших виноградников на рассвете. Не будь Дамиан так измотан, он бы долго удивлялся, как застывшая в плену снега и льда местность меняется на влажную осень. На границе, где сталкивались два времени года, клубился густой туман. Дорожка, по которой они ехали, выплеснула их из-под лесного покрова прямо к травертиновым белым каскадам с природными бассейнами. Вода в них, исходившая паром, была мятно-бирюзой и брала свое начало из термального водопада в известняковой скале. Окружающая серость словно отступала, теснимая напором звука падающей воды.

Первым с коня слез Варес. Почва оказалась слишком мягкой и продавилась под его весом, грозя превратиться в болото. Решив не молоть ее в липкую грязь копытами лошадей, их маленький отряд вернулся под сень леса. Марта неловко пошевелилась в седле, всем своим видом давая понять, что ей нужна помощь. Дамиан, фыркнув под нос, отвернулся и стал отвязывать от седла суму с провизией. Он буквально мог унюхать кислый душок собственной гордыни, но решил, что это вонь пота. Лихорадочная усталость кузнечными молотами стучала у него в голове, пока он расседлывал, поил и кормил Гордеца, краем глаза наблюдая за тем, как Варес снимает с лошади Авалон. Дамиан решил не вмешиваться и держаться от нее подальше. Кроме того, сейчас он желал лишь одного: поспать. Даже непроходившее чувство голода его раздражало не так сильно, как слипающиеся глаза.

— Я побуду на страже, — как бы в никуда громко сказал Варес.

Дамиана накрыло благодарностью, но он так устал, что не удосужился облечь ее в слова. Ему показалось, что он уснул еще в моменте, когда голова падала на джутовый мешок, который он использовал как подушку.

Дамиан проснулся от жжения в правой ноге, которое глодало его беззубой псиной. Продрав глаза, он заворочался на месте, сопя и фыркая от боли. Уже вечерело, и длинные тени выползали из-под корней, проталкивая черные пальцы ночи между деревьями. Сизый дымок, клубами поднимавшийся от костра, превращался в змеистую струю. Осоловевший ото сна, Дамиан с трудом поднялся. Левая рука слегка онемела от того, что он ее отлежал, щека саднила — кажется, он положил мешок на ветку, оставившую на его роже вмятину.

Ветер, пахнущий хвоей, зашуршал в кронах деревьев, задергал одежду Дамиана, потрепал огонь костра, разбрасывающего оранжевые блики света, и закачал небольшой булькающий котелок. Горячее содержимое вылилось за край, ветви в очаге затрещали и зашипели, плюясь искрами. Варес подкинул в костер еще веток, и тут же маленькие языки пламени пробежали по ним, точно юркие алые мыши. Они перепрыгивали с ветки на ветку, догоняя друг друга и закручивая пламя, дохнувшее на подошедшего Дамиана ласковым теплом. Несмотря на долгий сон, он устало опустился на землю у костра. В уши тут же полилась трескотня Марты, за которой он едва поспел.

— Потом заявился вот этот болван в своей белой князевой тряпке, я чуть не обоссалась от страха. Если кто-то рядится в белое, у него точно проблемы, точно тебе, дорогуша, говорю.

Дамиан, еще не вполне проснувшийся, хотел возразить, что белый цвет символизирует белую омелу, священную для Храма, которая издревле является защитой от магии и колдовства, но не решился это сделать при двух вёльвах. У него даже язык не повернулся произнести при них название священного растения, к которому он испытывал глубочайшее уважение, и таким образом осквернить его. Князь даровал людям омелу, и она могла даже остановить кровопролитие между воинами: если им случалось встретиться под деревом, на котором она росла, они обязаны были сложить оружие и в тот день больше не сражаться. Именно поэтому над дверью в тронный зал всегда висел пучок омелы, как и над любым входом в Храм — под омелу запрещалось вносить любое оружие.

Что толку метать ягоды омелы перед слепыми?

—… Мы с большим болваном собрали самое необходимое, нашли вашу лошадь и вывели сначала двоих через южные ворота, притворившись парочкой, а потом и вторую пару через западные ворота. Хорошо, что стражники падки на передок — собратом, таскающим женщину за стены, не удивить. — Марта погрузила плошку в варево и, зачерпнув немного, передала ее Авалон. — Пей, дорогуша. Кашель просто так не проходит, сама знаешь.

— Спасибо, — голос Авалон закрутил узлы в животе Дамиана. Слабый, сипящий на верхних нотах, вот-вот готовый сорваться на влажный кашель. — Я очень беспокоюсь за твою гостиницу. Надеюсь, с ней ничего не случится?

— А что с ней может случиться? — Марта махнула рукой. — Я оставила ее на свою… Как это говорится в инирском? «Сестру во грехе»?

Она захохотала. Дамиан посмотрел через костер на Авалон, освещенную оранжевым светом, и ощутил пустоту в теле, когда увидел, как ее губы растягиваются в доброй улыбке. Он завороженно смотрел на нее, укутанную в теплый плащ, и у него в животе зародился отголосок какого-то бархатистого чувства.

— А если сестер во грехе разбавить одним храмовником, нивелирует ли это грех? — спросил Варес, вгрызаясь в шмат мяса.

Живот Дамиана от вида еды свело судорогой. И тем не менее, он нашел в себе силы возмутиться:

— Варес, это кощунство!

— Ша, святоша! Тебя никто не спрашивал. И, вообще, закрой уши, тебе такое не по возрасту слушать.