Гранат и Омела (СИ) - Морган Даяна

За столом сидели две женщины и тихо переговаривались над исходящими паром мисками. Марту Авалон узнала со спины, вторая же, пожилая, оказалась ей незнакома. Кожа у нее была узловатой и морщинистой, как ствол древней оливы, а длинные седые, практически белые волосы, убраны в толстую косу. Прокашлявшись, Авалон обратила на себя внимание. Марта тут же вскочила, подошла к ней и, подхватив под локоть, довела до стола.

— Садись, дорогуша. Знакомься, это Элеонора, она помогла выходить тебя. Я уж думала, что не справлюсь. Зерна-то я все использовала в пути…

Авалон не отрывала взгляда от глаз старухи. Бело-сизые, словно подернутые туманом, с белыми зрачками, они наводили на нее ужас. Что еще больше испугало Авалон, так это последовавшие за представлением слова:

— Ты внучка Эйгир?

Авалон кивнула, пытаясь побороть тревогу, пока не поняла, что старуха не видит кивка, и поспешно обрела голос:

— Да. Откуда вы знаете?

С раздражающей неспешностью Элеонора помешала похлебку в миске. Авалон, чувствуя приближение слабости, без приглашения села на третий стул. Марта закопошилась, утащила ее миску к котелку, что висел над очагом. Огонь весело потрескивал и плевался оранжевыми искрами.

— Я учила Реджину.

Имя больно оцарапало Авалон. Она столько лет не называла родных по именам, даже мысленно. Запрещала себе это делать, запрещала себе их вспоминать, чтобы не расклеиться, как мокрая бумага. Ей давным-давно пришлось попрощалась с ними, и воспоминания, пусть и блеклые, выцветшие, искаженные последними ужасными мгновениями, были единственным, что у нее осталось. Но даже за них она старалась не хвататься в минуты слабости, потому что они больно резали. Поэтому в итоге она решила предать свои воспоминания о близких забвению, особенно их имена. Только недавно этот запрет спал с нее, как заржавевшие кандалы. Однако имена она все равно отказывалась воскрешать. И когда имя бабушки озвучила Элеонора, Авалон почувствовала, как на нее накатывает вина.

— Я благословляла ее на рождение твоей матери, а затем твою мать — на твое рождение, — тем временем продолжала старуха. — А скоро благословлю тебя…

Она пристально посмотрела в глаза Авалон, отчего у нее по спине поползли мурашки. В голове сразу возник образ Филиппе, его миноги, вторгающейся в нее, ее неизбежного будущего. Авалон содрогнулась. Загнав жгучую щекотку обратно в глубину горла, она отвела взгляд — и проиграла эту дуэль.

Марта поставила перед ней миску с похлебкой. Рыбный аромат наполнил ноздри. Авалон проглотила несколько ложек только для того, чтобы заполнить возникшую тишину. Марта тоже подозрительно притихла и почтительно поглядывала на старуху, словно ожидая от нее разрешения говорить.

— Реджина не верила в судьбу. — Скрипучий голос Элеоноры лишил Авалон остатков аппетита. — И ты сама знаешь, где она оказалась.

Старуха ее пугала. Пытаясь избавиться от холодка, пробиравшегося по спине, Авалон спросила:

— Мы же в Лагуарде?

Ей ответила Марта одним кивком. Не ответила словами, не пустилась в путанные объяснения, не отхлестала ее искрометными и задорными шутками. Просто кивнула. Авалон почудилось, будто тени в комнате сгустились, несмотря на горящий очаг.

— Я вас не помню, — храбрясь, деланно небрежно сказала Авалон, пытаясь не показать страха.

Если Элеонора действительно была наставницей бабушки, значит Авалон должна была видеть ее в деревне все свое детство. Либо старуха просто сбрендила и несет околесицу.

— Я была здесь и буду еще долго, — таинственно произнесла она, подалась вперед и, нависнув над столом, добавила: — Мне повезло проглотить то, что я должна была исторгнуть. Это хороший обман, внучка Реджины, но играть с судьбой опасно. У нее куда больше опыта. А заигравшись, можно потерять бдительность, и тогда судьба найдет тебя. Она идет по твоему следу, точно охотничий пес. И ее не собьют со следа ни вода, ни снег, ни расстояния.

Авалон, застывшая от ужаса, осознала, что сломала ложку только тогда, когда черенок со звоном упал на стол. Элеонора откуда-то знала, что она всех обманула. Бабушку, мадам Монтре, Каталину и даже магию — проглотила эти клятые гранатовые зерна. Вот только пугающим было даже не то, что старуха знала об этом, а ее дальнейшие слова, которые Авалон особо и не поняла. Толку в них было с мышиный нос, но они не ощущались, как бредни умалишенной. Нет, они звучали как предостерегающие речи того, кто знал, о чем говорит. Это вселило в Авалон животный ужас. Ей вдруг стало так душно, что захотелось встать из-за стола и выйти во двор, чтобы поискать людей, которые не казались бы призраками с Берега Персены. В деревне даже после нападения инквизиторов наверняка остались люди, которых она когда-то знала. Девочки, с которыми она проходила ритуал. Многие, скорее всего, повыходили замуж, но часть, возможно, еще в материнском доме. Но Авалон не успела даже отодвинуть стул, как вновь прозвучал старческий голос:

— Их нет.

Холод, скопившейся под кожей Авалон, проткнул ее изнутри невидимыми ледяными иглами.

— Они все спят под белым деревом.

— О чем вы? — голос ее дрогнул, но старуха как будто стала не только слепа, но и глуха: преспокойно встала из-за стола, забрала свою миску и опустила ее в таз с водой. Потом вооружилась ножом, уселась на стул, пристроенный у очага, и стала наощупь подбирать с пола корнеплоды турнепса.

Авалон переглянулась с Мартой и вопросительно вскинула брови. Марта поманила ее на улицу, но перед этим накинула на ее плечи теплый шерстяной плащ. Закрыв за собой входную дверь, они сели на лавку, пристроенную у стены дома. Из темной утробы реки, которая змеей вилась недалеко от дома Элеонора, уже выползли синие сумерки. Но, несмотря на зашедшее солнце и ветер, раскачивавший коричневые хвосты рогоза, Авалон было не так холодно. Густая шерсть плаща, — явно дорогая, — хорошо сохраняла тепло.

— Посидим здесь недолго, дорогая, — сказала Марта, поправляя плащ, чтобы из-под него не выглядывали ноги Авалон. — Тебе полезно немного подышать свежим воздухом.

— Кто эта старуха? Ты ее знаешь?

— Это Элеонора Квитанская, — многозначительно изрекла Марта и смущенно пожала плечами.

Авалон поймала себя на том, что сидит с отвисшей челюстью.

— Не может быть! Та самая? — Осознавая, какую чушь говорит, она сама замотала головой так, что растрепала косу, которую ей, видимо, Марта и заплела, пока Авалон лежала с лихорадкой. Понизив голос, она прошептала: — Младшая дочь Бланки? Королева, которой никогда не будет?

Авалон, как и каждая придворная дама, была обучена истории. Не знать основ для придворной дамы было непростительным преступлением. Она до сих пор помнила боль от указки учителя. Именно ею он вбивал знания в «прелестные головы» благородным и не очень леди.

У Бланки было три дочери: Сарита, Палома и Элеонора. Обеспечив Трастамару, едва не развалившуюся после правления Филиппа Красивого, на всякий случай тремя наследницами, Бланка, видимо, думала, что сделает переход власти к своей старшей дочери, Сарите, спокойным. Однако смерть Бланки через шестнадцать лет правления, привела к гражданской войне. Муж Паломы, Гаспар де Мендоса, герцог Саргодба — предок Диего де Мендоса, — собрал вокруг себя сторонников и выступил с предложением короновать его жену, вторую дочь Бланки, ибо их брак Персена благословила уже двумя дочерьми, тогда как брак Сариты был бездетен. Поредевшая после правления Филиппа аристократия Трастамары разделилась ровнехонько на два лагеря. Четыре знатных рода на стороне истинной наследницы, Сариты, и четыре таких же знатных рода на стороне Паломы, наследницы, уже доказавшей свою плодовитость. Вне дрязг оказалась третья дочь Бланки, Элеонора, которой на тот момент исполнилось четырнадцать, и она уже была обещала принцу Вардена, брату короля. Старшие сестры смекнули, что помощь принца может оказаться решающей, поэтому принялись умащивать Элеонору обещаниями и титулами при своем дворе. Элеонора же была непреклонна — политические распри сестер ее не интересовали. Так и оставшись оплотом непоколебимости, она уехала в Варден, вышла замуж за принца и так бы, наверное, осталась блеклым именем в истории чужой страны. Однако Персена повелела иначе. Сарита и Палома пустили в ход армии своих приверженцев, а позже и сами вступили в схватку, использовав гранатовые зерна. Палома была убита руками и магией родной сестры, а ее дети стали наследниками королевы. Гаспар, которого отослали из Трастамары под угрозой смерти, не успокоился и подослал наемника к Сарите. Королева была убита. Селеста, ее племянница, должна была наследовать трон, однако Гаспар пожелал силой взять регентство над малолетней дочерью. Захватив замок, он пытался принудить Триумвират к пособничеству, но вмешалась Элеонора. Испросив разрешения у короля Вардена, она с частью их армии захватила столицу, свергла Гаспара и назначила регентшей себя. Все ожидали, что она приберет власть к своим рукам, возможно, присоединит Трастамару к Вардену, но Элеонора оказалась лишена политических амбиций и коварства. Она воспитала Селесту, как родную дочь, привила ей королевскую грацию, статность и прозорливость, что позволило Трастамаре окончательно выйти из смутного времени. За истинную силу и благородство Элеонору прозвали «Королевой, которой у Трастамары никогда не будет».