И солнце взойдет. Она - Варвара Оськина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Перед глазами снова возникло застывшее сердце, и Рене инстинктивно зажала рот. Чёрт побери, она же врач…
…Который, похоже, слишком устал. Потому что, когда Энтони вдруг облизал покрытые коростами губы и в полубреду зашептал что-то невнятное, она не выдержала. Рене уткнулась лицом в худое плечо и едва не задохнулась от всхлипов.
– Прости меня! Прости за те слова! Я не хотела… никогда этого не хотела…
–Dummerchen… Ich bin auf Kurs… Zurück… Zu dir…– бормотал Тони с нежностью, но Рене затрясла головой.
– Я не понимаю, – в отчаянии прошептала она. – Не понимаю…
–Hab ich den… Kompass verlorn.14
В голосе Энтони слышалась улыбка. Настолько светлая и беспечная, что хоть и не понимавшая ни слова Рене подняла было радостный взгляд, а в следующий момент глухо вскрикнула от испуга. Она метнулась вперёд, прижимая к себе голову Тони, чтобы любой ценой не дать ему вновь взглянуть вниз.
Этого не должно было случиться. Не сейчас. Не в тот самый момент, когда в голове у обоих царил такой кавардак. Но Тони всё равно отчаянно вырывался, чтобы взглянуть туда, где из его гениальных рук торчали штыри и дренажные трубки. И Рене знала, что он уже обо всём догадался. Чувствовала, хотя прямо сейчас не видела ни лица Тони, ни его глаз. Разумеется, ведь Энтони Ланг лучший хирург из всех, кого она знала…
– Не смотри! Пожалуйста, не смотри туда, – шептала она, не сводя взгляда со взвизгнувшего диким сигналом монитора сердечного ритма. Видит бог, она их уже почти ненавидела!
Но в капкане её обезумевшей хватки Энтони всё равно неизбежно поворачивал голову. Он хотел увидеть их снова. Но нельзя… нельзя! Не сейчас! Слишком рано. Рене в отчаянии вцепилась в него сильнее и зарычала, уткнувшись носом в бритую и перебинтованную после операции голову. От той, несмотря на все антисептики, всё ещё тянуло снегом и кровью.
Господи! Ну какая же дура! Могла бы додуматься раньше! Пять дней, чтобы просто накрыть или как-то иначе спрятать опухшие руки, подобрать правильные слова, убедить, что не всё так безнадёжно. Но она опоздала. Тони увидел. И тогда в собственной безысходности Рене до крови прикусила губу, прежде чем торопливо пробормотала:
– Всё будет хорошо. Мы всё срастим, всё исправим. Я обещаю, что нигде не ошиблась. Но если нужно, я…
Она хотела сказать, что будет оперировать сколько потребуется, но прервалась, когда Энтони поднял на неё взгляд. И в его глазах было столько усталой насмешки, что Рене неожиданно осознала, как же глупо для него прозвучали все заверения. Будто она опять надоедала со своими нервами, Хэмилтоном и ненужным прошлым. Но теперь речь шла уже не об академических порывах. На кону стояло будущее Энтони, в которое он, похоже, больше не верил. А потому конец её фразы прозвучал совсем иначе.
– Я найду лучшего нейрохирурга, – тихо и уверенно закончила Рене.
Она отстранилась, ожидая хоть какой-нибудь реакций, но той не последовало. Тони закрыл глаза, а затем равнодушно откинулся на подушку, дав понять, что на этом настал его личный конец разговора. Больше он обсуждать это не собирался.
В целом, он был, как всегда прав. Споры теперь бесполезны, да и что здесь сказать. Тешить пустыми словами? Давать шансы ложной надежде? Их обоих не обмануть этой чушью. А потому Рене разжала объятия и отступила. Она смотрела на лежавшего перед ней мужчину и наконец-то полностью понимала, о чём в Женеве говорил доктор Роше. Дороги, шансы, перерождение… Он был тысячу раз прав, когда взял с неё обещание, потому что их новый путь, кажется, только что начался. И теперь лишь от Рене зависело, захочет ли она пройти его до конца. От этой мысли на мгновение стало до истерики страшно, но затем Рене надела на Энтони кислородную маску и вновь забралась в своё кресло.
Вдох-выдох.
Она не уйдёт.
Вдох-выдох.
Даже если прогонит.
Вдох-выдох.
Он теперь её пациент. Её ответственность. Её жизнь.
Эту ночь они провели в полном молчании. Тони, наверное, спал, а Рене куталась в давно нестираный свитер и не сводила глаз с мониторов. Она знала, что будет делать. Решила едва ли не сразу, как поняла, что Энтони будет сопротивляться любой попытке помочь. И когда в окна палаты ворвалось утро, Рене с прямой спиной стояла перед больницей, сопротивляясь биению ветра от больших лопастей.
В Гаспе не было специальной площадки. Вертолёт приземлился около главного входа посреди торопливо расчищенного кусочка земли и теперь разгонял по дороге позёмку. Рене видела, как в его большое нутро погрузили каталку. Из кабины доносились знакомые голоса, отчего руки всё сильнее стискивали телефон – это всё, что Рене взяла из вещей. Ни шарфа, ни куртки, которые остались где-то в ординаторской отделения. Она не думала о таких мелочах, когда шла следом за доктором Фюрстом, который молчал и лишь сильнее поджимал тонкие бледные губы. Написанная на его серьёзном лице решимость граничила с бунтом. Глава анестезиологии готовился к самому сложному в своей жизни сражению, и Рене почувствовала, как что-то сжалось внутри. Кажется, Фюрст готовился воевать именно с ней.
Наконец, когда в салоне лязгнули фиксаторы, Алан легко спрыгнул вниз и замер перед напряжённой Рене. В бледном солнце нового года его рыжие волосы казались блёклыми и будто бы выгоревшими.
– Ты остаёшься здесь, – ровно произнёс он, без труда перекрыв гул от большого винта.
– Я лечу с ним. Это не обсуждается.
– Но зачем? – последовал неожиданный вопрос, и Фюрст усмехнулся.
Рене ошеломлённо уставилась в его голубые глаза. В смысле?! Она открыла рот, потом нахмурилась. Тем временем Алан бездумно пригладил растрепавшиеся рыжие волосы и заговорил:
– Ты рискуешь совершить большую глупость. Я видел протокол операции и знаю, что он означает. Для Тони это конец. Ничто. Финиш карьеры, но лучше бы жизни. Это понимаю я, в этом не сомневается он, но боишься признать ты.
