Намек. Архивный шифр - Иван Кузнецов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мастера слушали внимательно, не перебивали, не шептались.
— Второе. Я, хотя и беру сторону реалистов, не меньше верю в особую силу архитектурных ансамблей, согласованных с внутренним строением земли. Мистики тут, думается, нет, а есть ещё не изученный психофизический феномен. Впрочем, на эти темы между нами уже много говорено… — Великий мастер снова машинально потёр скулу. — Так вот. Согласен, что сюжет, возникший в сфере строительства, перенесён в общественную жизнь страны: происходит насильственный слом старого, и мы строим новое не по доброй воле, мы вынуждены. В результате мы плетёмся в хвосте событий.
Предводитель умолк. Складывалось впечатление, что он окончил речь. Кто-то из мастеров шумно набрал в лёгкие воздуха, чтобы задать вопрос, но мастер ложи заговорил сам:
— Третье. Самое трудное. Боюсь, что времени слишком мало, и ставка на нынешний самодержавный строй уже заранее проиграна… Нам придётся стать революционерами! Чтобы именно мы, носители особых знаний, определяли будущее устройство российского общества…
— Вы предлагаете примкнуть к революционерам?!
— Если я верно понял, речь о том, чтобы подменить собой тех революционеров, которые сейчас раскачивают страну. Вытеснить их, так сказать.
— Спасибо, что не отвергли мою идею с порога, — сказал предводитель уже уверенным голосом. — Если решение будет вами принято, то мы разработаем стратегию и детальный план. Пока добавлю следующее. Полагаю, стратегически и тактически строительство станет нам так или иначе опорой и, вполне вероятно, главным стержнем организации общественного переустройства. Полагаю также, что в этом смысле будет удобнее, если вернуть верховную власть в Москву… А чтобы мы в революционном угаре не забыли своего происхождения, — голос мастера ложи обрёл силу, как будто теперь он говорил с трибуны Государственной думы, — чтобы все, кто к нам примкнёт, ясно видели своё предназначение, предлагаю в качестве нашего путеводного символа принять старого испытанного друга русских истинных вольных каменщиков — пятиконечную звезду.
Участники собрания молчали, словно загипнотизированные.
— Она тайно присутствует во всех наших постройках, она явно золотится на погонах военных. Но, полагаю… — Мастер ложи запнулся всего на миг и продолжил с прежней уверенностью: — Полагаю, наша звезда окрасится в цвет революционных знамён. Как говорят революционеры, «цвет крови трудового народа». Алый.
Глава 8
На футболе: меткий удар
Впечатление от прочтения было у Николая на сей раз далеко не однозначным. Главы из первой части, где про путешествие в Северо-Американские Штаты и создание московской Ложи истинных вольных каменщиков, были написаны живее, вся история, рассказанная в них, представлялась более… естественной, что ли. А вот к периоду между революцией пятого года и революциями семнадцатого масоны притянуты слегка «за уши». Впрочем, Саша ведь сказал, что ещё только начал прорабатывать вторую часть своей масштабной истории, и глава про межреволюционный период выскочила из-под его пера раньше времени. Может, он и гладко подведёт: пишет-то в целом логично.
К тексту «ключевой главы» были приложены ещё несколько страничек, озаглавленных «Москва опять строится». Рядом от руки было приписано: «Конец конспирации», а на полях — галочка и размашистая надпись по косой: «Как лучше?» К себе ли писатель обращал вопрос о выборе названия для главки или к своему первому читателю, Николай не понял.
Он лишь бегло просмотрел эти странички: душа не лежала. Текст уж очень напоминал бравурную агитационную статью. Дело там дошло совсем до современности, непосредственно до двадцать пятого или двадцать шестого года. Мастер ложи стал каким-то крупным советским деятелем и курировал строительство комбината «Известий ВЦИК» на Тверской. Писатель ловко подвёл весь сюжет романа к задачам советского строительства: мол, надо возводить на совесть и на века — в этом наша сила…
Тем не менее Саша подменяет революционное подполье, а затем — революционное руководство страны горсткой масонов, собранных в тайную ложу. Занятно для романа, но очень уж отдаёт политической незрелостью и, хуже того, недальновидностью. А при желании можно в этом усмотреть и злостный поклёп на руководителей партии и государства.
В последнее время критика стала строже к содержанию произведений искусства и литературы, внимательнее анализирует, чему произведение учит, какое воспитательное действие окажет на массы. И это, по сути, правильно.
Вот попадёт роман «Ясные звёзды» в руки наивному и доверчивому читателю новой формации — из тех, что лишь недавно прошли курсы ликбеза, в чьей голове ещё мало знаний, зато желания узнать как можно больше — хоть отбавляй. Такой жаден до любой информации, а уж информации, полученной от советского писателя, готов поверить безоговорочно, даже больше, чем тёмный крестьянин — Священному Писанию.
Надо обязательно объяснить это Саше и уговорить перестать делать из масонов ведущую силу революции и советского строительства. Пусть они тоже будут: с ними интереснее, но именно «тоже». Пусть останутся в центре повествования романа, но им не место в эпицентре революции. Вот что требуется сказать Кеничу. Твёрдо сказать!
С Сашей нужно побеседовать. Если удастся переубедить начинающего писателя, тому придётся серьёзно переработать текст.
Августовский день нёс в себе отчётливые нотки осени: прохладный, серенький, с жёлтыми крапинами в древесных кронах и тёмными точками на сером пыльном асфальте от моросящего дождя, который то принимается, то иссякает и никак не решит, разойтись ли в полную силу или отступить. Бродов вышел из дому с запасом времени и шагал не торопясь. Приятно, что впереди ещё три отпускных дня, когда можно никуда не торопиться, постепенно втягиваться в ритм московской жизни. Приятно, что есть время повстречаться, наконец, в Москве со знакомцем, с которым два года подряд общался только на курорте.
По пути Бродов зашёл в швейное ателье — подогнать форму. Он ещё до отпуска сунулся было с новым комплектом к портнихе, но та дала добрый совет: «Лучше приходите, как отдохнёте». И верно. В санатории Николай, как всякий дисциплинированный курортник, прибавил в весе и объёме. По его плотной, коренастой фигуре так сразу и не скажешь. Но портновская сантиметровая лента — прибор объективный, в отличие от глаз. Она выявила разницу. Что ж, оставил портнихе работу — и свободен.
Ещё лето. Ещё жаль расставаться с привычкой к курортной жаре, ещё можно, вместо формы, шагать по улицам в парусиновом костюме и парусиновых тапочках, несмотря на московскую прохладу и робкий дождик.
В сущности, может, и зря портниха старается. Николай не имел уверенности, что пригодится именно та форма,
