Намек. Архивный шифр - Иван Кузнецов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Можно я скажу вам, Николай Иванович, самую затаённую правду? Вам, может быть, и не понравится. Я сам немного смущаюсь произносить это вслух. Но я и правда думаю, что нет лучше пути, чем постепенное неприметное преобразование общественного устройства в соединении с просвещением трудящихся масс. Тонкое влияние. Понимаете? Не топором, а современными точными инструментами.
Бродов почувствовал, как бледнеет. Хорошо, что загар и кружевная тень от деревьев. Ведь он сам некогда рассуждал точно так же, слово в слово! «Топорно они действуют, революционеры эти» — так он, кажется, говорил.
— Главное, чтобы это делали правильные люди, чтобы их цели были такие же, как у большевиков, — продолжал Саша. — Я, пока пишу роман, верю — всерьёз верю! — что такие люди существовали, но им не удалось задуманное, что-то им помешало. Поэтому революция стала единственно возможным путём.
Эти Сашины слова Бродов выслушал уже с неловкостью. Волнение как внезапно налетело, так и отступило. Взрослый же человек, а рассуждает наивно, по-детски! Николай хмурился и невольно скалил рот от досады.
Случается порой: вдруг кажется, что произошло невероятное, удивительно точное совпадение твоих собственных мыслей, наблюдений — и рассуждений другого, хоть бы и незнакомого человека. А вслушаешься, вчитаешься — глядь — иллюзия рассеялась, и мысли разных людей, случайно попавшие в унисон, опять текут врозь.
— Так и знал, что вам не понравится! — легко констатировал молодой журналист.
— Саша! При чём тут понравилось мне или нет?! — воскликнул Николай. — Своими рассуждениями вы отрицаете учение Ленина о движущих силах революции и всю марксистскую теорию экономических формаций разом. Неужели не понимаете?!
— «Марксизм — не догма, а руководство к действию», — тихо произнёс Саша, отвернувшись к морю.
То ли обиженно произнёс, то ли расстроенно, то ли упрямо — не разберёшь.
Николай не успел ответить, когда Кенич вновь заговорил, и в его непокорной интонации теперь слышался прежний романтический порыв:
— «Не залили б приторным елеем ленинскую простоту»! Николай, хотя стихами не интересовался, Маяковского, естественно, узнал. А Саша добавил:
— «Будет знамя, а не хоругвь, будут пули свистеть над ним, и «Вставай проклятьем…» в хору будет бой и марш, а не гимн»…
— Будет, Саша, — сказал Николай со вздохом умудрённого старца, — не избежать нам большой войны, как ни хотелось бы. Перемены к лучшему для народа всегда кого-то не устраивают внутри страны и за её пределами. Только поэтому революция не получается без крови.
Кенич некоторое время сосредоточенно молчал, и Николай не мешал ему, надеясь, что тот усваивает полученный урок. Потом Саша вскинул глаза, лицо его стало одновременно вдохновенным и озорным.
— Я уж предупреждал вас, что дальше в романе задуман неожиданный поворот. Ну да ладно, скажу вам теперь же!
— Что за секрет? — Николай невольно улыбнулся его увлечённости.
— Масоны стали самыми что ни на есть революционерами!
Час от часу не легче! Саша прямо маршевым шагом и с развёрнутыми знамёнами идёт туда, куда совсем не надо бы даже заглядывать через щёлочку, особенно — таким честным и наивным молодым людям.
Интересно, знает ли Саша? В первые годы после революции активно муссировалось — что все члены Временного правительства принадлежали к масонским ложам, а вот из коммунистов — особенно, большевиков — практически никто. По крайней мере, прямых свидетельств не было, хоть приписывали им, конечно, разное. Большевиков молва и с немцами женила…
— Откуда вы это взяли? — спросил Николай.
Разговор целиком поглотил его внимание, и он механически опустился на ближайшую скамью, Саша — следом.
— Открою вам секрет: этому и посвящён роман! Так и быть! — воскликнул молодой человек с азартом. — Дам вам прочитать главу из второй части. Она… часть то есть… ещё не написана, а глава вперёд выскочила, пока я и первых-то не успел дописать. Она ключевая, там раскрывается самая суть… Правда, вам потом будет неинтересно читать всё целиком: интрига будет уже раскрыта.
— Ну, глядите, как считаете нужным.
Беспокойство отпустило. Кто его знает, как он там развернёт. Может, и не выйдет особой крамолы.
— Нет, всё-таки дам нынче же вам прочитать. Вечером встретимся на променаде? Я принесу рукопись.
— Хорошо. И я принесу: верну вам прочитанное… Саша, вы кому-то ещё давали читать?
— Нет. Вам — первому. Вообще-то текст пока сырой. Вы заметили, да? Рассказывал кое-кому. Рассказывал замысел.
— Знаете, Саша, я вполне понимаю вас. Понимаю, что романтика подпольной борьбы не даёт вам покоя. Тема и впрямь захватывающая! Но почему вы не хотите написать о самих революционерах-подпольщиках — безо всяких выдумок про масонов?
На сей раз Саша задумался. Ответ не был у него готов. Но нашёлся довольно быстро.
— Люди, возглавлявшие революционную борьбу в подполье, — это реальные люди. Многие живы и здравствуют.
Тех, кто уже ушли в мир иной, помнят товарищи, живы близкие. На такую серьёзную тему нельзя ни слова выдумать. Нужно встречаться, расспрашивать и писать документальную историю. У меня пока не хватает смелости.
— У вас?! — Бродов хмыкнул не без лукавства.
Саша неожиданно смутился. Он, похоже, был не совсем искренен в своём ответе.
— Я сразу решился копнуть более глубинный пласт. То, о чём никто из живущих не расскажет. Я не раскрою подлинных тайн, поскольку вся история является плодом моего собственного воображения. И всё же я словно бы чувствую, что моя фантазия зиждется на некой неведомой, но очень близкой истине…
Снова Бродову стало не по себе.
— Давайте так. Пока я не прочитаю вашу заветную главу и мы не поговорим, не надо больше ни с кем обсуждать ваш роман и давать читать. Хорошо? Я боюсь, что вы делаете политическую ошибку, и её не стоит обнародовать. Это серьёзно. Вы, несомненно, политически грамотный человек. Но вы слишком погружены в тему, не замечаете.
— Я согласен. Оставляю за вами право первой ночи в отношении рукописи. Вы прочтёте и убедитесь, что ошибаетесь!.. Знаете, если уж совсем начистоту, то писать про масонов просто интересно. Как приеду в Москву, планирую в архив отправиться. Наберу новых материалов, — сказал Саша мечтательно. — Придётся поклянчить у директора.
Удачно, что Кенич сам решил
