Намек. Архивный шифр - Иван Кузнецов

Николаю остро захотелось пнуть злосчастный мяч. Злости на неодушевлённый предмет он не испытывал, и в нормальном состоянии сознания не пошёл бы на поводу у столь глупой фантазии. Но сейчас, ошарашенный внезапностью происшедшего, расстроенный донельзя, потерянный, Бродов, проходя мимо снаряда, с досадой сильно ударил по нему ногой. Больно! Поделом: футболисты играют в бутсах, а не в парусиновых тапочках. Мяч лениво откатился вперёд и быстро остановился. И всё-таки, до чего же он увесистый! Николай никогда не представлял, что футболисты лихо гоняют настолько тяжёлый мяч. Всегда он такой? Или все разные и единого стандарта нет? Какая-нибудь артель неудачно пошила. Неужели — роковое стечение обстоятельств?!

Припомнилось, как один из игроков крикнул: «Порвался!» — и швырнул мяч за пределы поля, а оттуда ему быстро кинули другой. Это произошло незадолго до рокового удара. Кажется, тот самый невольный Сашин убийца просил о замене мяча.

Николай выяснил, когда и где состоится прощание, и пришёл. У него всё ещё сохранялось ощущение нереальности происходящего. Как будто Саша сейчас подойдёт сбоку, улыбнётся своей радушной улыбкой, поздоровается и скажет: «Рад вас видеть, Николай Иванович! Вот и снова повстречались!» Вид бледного, чужого покойника в гробу совершенно не освобождал от неуместной, жизнерадостной фантазии.

Народу набралось много. Выступали один за другим журналисты, писатели, представители редакций. Оказывается, Кенич был известен не только в профессиональном сообществе, но и за его пределами. Говорили тепло и неформально. Чувствовалось, что Сашу по-человечески любили. Говорили, что герои его очерков и повестей были очень талантливо списаны с натуры.

— Я тут человек со стороны. Я не из вас, пишущих, а из тех, о ком Александр рассказывал, — смущаясь, сообщил очередной оратор. — Хочу сказать, покажу на своём примере, что он был честен во всём, что делал. Если уж он взялся писать про твою работу, то ему по правде интересно. Если отозвался о тебе хорошо в газете, то не потому, что так надо, так обязали его, а он и в жизни к тебе по-хорошему. Вот он написал обо мне, о работе моей заводской — и мы подружились. И я вот знаю, что со многими героями своих очерков Саша дружил.

Рабочий цепким взглядом изучил молчаливых слушателей.

— Тут мои слова есть кому подтвердить, потому что я не один пришёл сюда из героев Кенича.

Николай вздрогнул.

— Только мы, в отличие от вас, журналистов, писателей, говорить не умельцы. Потому за нас Саша рассказывал. Я хочу от имени тех, о ком Александр Кенич писал, прочитать в его память стихотворение Михаила Светлова «Живые герои». Отрывок…

К Бродову подошёл крупный, рослый молодой человек с красно-чёрной повязкой на рукаве, похожий на Сашу не только статью, но и доброжелательной, свойской манерой общения. Спросил имя и назвался сам. Он оказался тоже журналистом и капитаном любительской футбольной команды, за которую играл Кенич.

— Я вычислил вас по форме и по описанию. Саша говорил о вас. Какой же он был хороший журналист, верно? Наблюдательный, меткий.

Николай кивнул. Говорить было трудновато и казалось ненужным.

С траурной трибуны доносилось:

И если в гробу

Мне придётся лежать, —

Я знаю:

Печальной толпою

На кладбище гроб мой

Придут провожать

Спасённые мною герои.

— Спасибо, что пришли. Вот, возьмите. Это он принёс с собой в день смерти. Я забирал его вещи со стадиона, и под курткой лежал конверт. Тут какая-то рукопись. Его рукой надписано, что — для вас. Возьмите!

— «Он был настоящий писатель»! — закончил оратор дрогнувшим голосом и отошёл в сторону, утирая платком лицо — не то от пота, не то от слёз.

— Спасибо.

— Три конверта было, — добавил собеседник, — два — для редакций газет и один — для вас.

Николай механически забрал протянутый конверт. В углу карандашом было размашисто написано торопливым почерком: «Для Бродова». Так обычно пишут для себя — чтобы не забыть, не перепутать. Николай, любивший чёткость в делах и порядок в бумагах, сам делал точно так же. Именно в этот момент он осознал, что живого Саши больше нет.

— Не могу осмыслить, — грустно сказал собеседник, медля расстаться с незнакомым военным, которого Саша, по всей видимости, очень уважал, раз делился с тем набросками своих литературных работ. — Саша часто останавливал мяч грудью, вот из таких же положений, и ничего с ним не случалось. Это было его коронное… Зачем он вообще так пробил? — добавил капитан команды, имея в виду теперь уже белобрысого игрока соперников. — Ведь знал же, что Сашка точно возьмёт…

Николай уходил, крепко зажав в руке конверт. Было горько и странно оттого, что ещё позавчера его надписывал полный сил и жизненных интересов человек, холодное тело которого сегодня предано земле. В конверте лежала нетолстая пачка желтоватых листов с отпечатанным на машинке текстом. Текст пестрел именами и характерными чёрточками диалогов. Новая глава рукописи романа о масонах из ненаписанной второй части. Романа, который, не родившись, толком не оформившись, погиб вместе со своим автором.

Менее всего Николаю хотелось держать в руках эти чёрканые-перечёрканые, с правками от руки листы и читать строки, которым не суждено когда-либо ожить и заговорить с читателями со страниц книги.

Николай поморщился с печальной досадой. Бросалось в глаза, что шрифт оттиснулся ярко и чётко — не сквозь копирку, а напрямую через ленту. То есть теперь Саша заботливо подготовил для него первый экземпляр. Даром что в последний момент всё-таки внёс сумятицу правкой — творческий процесс!

Николай поймал себя на парадоксальном переживании. Ведь до чего он прежде был против того, чтобы молодой человек продолжал работу над романом, показавшимся несвоевременным и небезопасным для автора. Всё прикидывал, как бы потвёрже втолковать Саше, что не следует никому больше показывать готовые главы. Однако теперь всё перевернулось, и стало по-особенному горько сознавать, что роман, увлекательно начатый и интригующий, никогда уже не будет дописан, и никогда уже никто не узнает, каков был Сашин замысел, какие приключения он подготовил для героев и к какой развязке планировал подвести витиевато закрученный сюжет. Стало остро жаль, что первая большая серьёзная история, обещавшая выйти у молодого журналиста удачной, никогда, ни при каких обстоятельствах теперь не увидит свет.

Николай убрал рукопись обратно в конверт. Настроения браться за чтение по-прежнему не было. Что толку? Очередной случайный обрывок несостоявшейся жизни…

На маленьком стадионе с тремя рядами деревянных скамеек вместо трибун тренировалась местная команда. Нельзя сказать, что Бродов