Преодоление - Михаил Одинцов

Проходит около минуты, и Ивана Анисимовича все явственнее начинает захватывать состояние полной отрешенности от земли. Постепенно пропадает чувство замкнутости кабины, исчезает остекление фонаря, уплывает вниз сидение, а сам самолет как бы остался позади. Теперь Сохатый наедине с собой и летит на гребне неслышимой и невидимой им эфирной волны, несущей его все дальше и все выше, навстречу далеким звездам.

Высота одиннадцать тысяч метров. Над головой всего четвертая часть земной атмосферы, и есть прекрасная возможность полюбоваться невообразимо далекими, загадочными мирами, которые сейчас не затеняются земной пылью, движением самого воздуха и облаками... Иван нашел оба черпака Медведицы и Полярную звезду. Вспомнив, что альфа Малой Медведицы на своем посту не вечна, он в хвосте Дракона отыскал Турбан, который через несколько тысяч лет вновь завладеет полярным Олимпом. Сохатый с улыбкой подумал, что, оказывается, и звезды "борются" между собой за почетное место... Совсем вверху черный бархат небосвода казался ему изъеденным молью - светилось огромное колесо Млечного Пути.

Чудилось: обод этого колеса, обручем охватывающий небо, вращается. И мнимость вращения так захватывает, что Ивану приходит неожиданная, безумно-дерзкая мысль: "Может быть, это и не обод, а самый настоящий бесконечно огромный электромагнитный или еще какой-нибудь силовой кабель, вобравшей в себя основную массу видимой нами Вселенной, которую какие-то неведомые нам силы раскручивают или разгоняют в подвластную их энергий сторону..."

- Командир, проходим берег. Впереди море. Ложимся на новый курс.

Слова возвращают Сохатого в реальный полет, к конкретным значениям слов "верх" и "низ", к тому, что они объединены в неразлучную пару своей противоречивостью.

Берег!

Совсем недавно он видел границу дня и ночи, а теперь вот самолет Сохатого проходит новый рубеж: границу тверди и воды. Океан... Летчики всегда казались Ивану родными братьями моряков дальнего плавания. Именно дальнего. Чтобы испытать и ощутить состояние радостной встречи с землей, понять глубже свою любовь и привязанность к человеку, к Родине, надо, оказывается, побывать вдалеке, посмотреть на привычное и родное, вблизи часто незаметное, - из разлуки.

Часы над морем, как сутки на корабле. Только в воздухе без отдыха, без смены вахт, в постоянном напряжении. Один час полета - трехсуточные мили судна, суточные - авианосца. Горючего в баках самолета все меньше, а берега нет. Где-то в далекой расчетной дали через колонки цифр в бортжурнале штурмана проглядывается земля, а на ней аэродром и твоя жизненная опора: дом, семья, дети.

Земля никогда спокойно не отпускала его самолет в морской простор. Она всегда была ревнива и выражала свое неудовольствие довольно решительно: трясла и болтала машину в прощальных потоках воздуха, плывущих над прибрежьем. И это напоминало Сохатому объятия людей, расстающихся на перронах и причалах... Когда же берег оставался за кормой и машина оказывалась над волнующейся равниной, во власти сине-голубого пространства, слух и тело Сохатого всегда улавливали смену и тональности звуков,и вибраций, наполняющих самолет, а мозг сразу посылал взгляд к приборам, желая убедиться в исправности и в надежности несущей его воздушной ладьи. За первым действием следовали другие: в порядке ли надувной спасательный жилет, хотя перед вылетом он был проверен; подсоединен ли фал резиновой лодки к металлическому кольцу летных брюк. И только после этого он всегда говорил: "Здравствуй, море!"

Экипаж работает...

Ему предстоит выполнить за два часа полета в нейтральных водах два галса, раскраивающих море надвое, позволяющих обследовать водную акваторию лучом бортового-локатора. Каждая прямая - шестьдесят минут полета, грубо длиной восемьсот километров. Осмотреть водную ширь и определить корабельную обстановку на море. Постараться разобраться, кого и куда ведут проторенные морские дороги, а кто идет по водной целине.

Сохатый представил Лапшина у экрана локатора и немножко позавидовал ему... Штурман локационным глазом видел сейчас берега с изгибами и бухтами. На черном пустом поле индикатора, изображающем воду, Лапшин, наверное, рассматривал ярко блестевшие точки плывущих кораблей: изучал, фотографировал и записывал, чтобы потом на земле, после полета, оформить учебное разведывательное донесение.

Да и стрелок-радист тоже не сидит без работы: внимательно слушает аэродром вылета, не имея права пропустить вдруг адресованное Сохатому любое срочное донесение, и сам готов к немедленной передаче на землю телеграмм о работе экипажа и его месте над водными просторами. Но это лишь часть его ответственности. Весь полет старшина Золочевский ведет поиск самолетов в воздухе, которые могут прийти сюда и с чужого берега и оказаться рядом с их машиной с неизвестными намерениями, так как над международными водами летать никому не запрещено.

Члены экипажа заняты. Только Сохатый сейчас как будто самый свободный от важных дел человек: машину ведет автопилот; обороты двигателей, их температурные режимы, расход и остаток топлива в баках поддерживают автоматы; его легкие получают кислород в нужных дозах и пропорциях, которые тоже регулируются, но уже другим автоматом в зависимости от высоты. Приборы докладывают летчику о самочувствии экипажа, о работе систем и агрегатов, о направлении, скорости и высоте полета, о давлении воздуха в кабинах и за бортом - о всем жизненно необходимом для самолета.

Приборы... Все они "проходят" через голову в нужной Сохатому, им самим же созданной последовательности, поэтому-то у него и остается время еще и для того, чтобы контролировать и руководить действиями подчиненных. Сейчас экипаж над морем один, но иногда самолетов бывает рядом сразу по многу десятков, и тогда уже с распределением внимания командира, с поиском свободного времени сложнее.

Сейчас, в этот момент в содружестве экипажа и машины все хорошо. Не горит ни одна красная лампа, не звонит ни один звонок тревоги. Но может случиться и так, что командиру корабля подадут аварийный сигнал сразу несколько оборвавшихся магистралей, обеспечивающих живучесть самолета и работоспособность людей. И вот тогда свет и звук аварийной сигнализации ударит по нервам, будет торопить с принятием мер. И в этой обстановке командиру нужно будет найти правильное решение, которое чаще всего единственное. Решать в таких случаях приходится быстро и мудро, а действовать не торопясь, но поспешаючи, так как на переделку и иное решение времени часто уже не остается. Многие профессии и существуют-то только потому, что есть эксперимент, есть метод проб и ошибок. А пилоту приходится работать всегда только наверняка, потому что его рабочее кресло, его лаборатория, находясь в трехмерном пространстве, не имеет жесткой точки опоры, а летит над землей лишь благодаря единству разума, воли и его действий.