Серебряный пояс - Владимир Топилин

В этот праздный, благой день все работы отставлены прочь. Троица — вся земля травой покроется! Три последующих дня мать Земля именинница! Поэтому нельзя к оной киркой да лопатой касаться. Это великий!

Длинный, выскобленный добела ножами и стеклом старательский стол уставлен всевозможными, немудреными яствами. В большей степени из закусок преобладает свежая зелень, преимущественно черемша. Так называемый сибирский хлеб можно увидеть здесь нарезанным в сметане, квасной окрошке, в маринаде, в холодном супе и просто в огромном пучке с солью — ешь, не хочу! В общем-то, обильную колбу (так зовут в Сибири черемшу) уже к июньской поре едят не с таким аппетитом, как это было месяц назад. Сейчас черемшой никого не удивишь: прошел сезон, всему свое время. В большей степени глаза привлекают пышные хлебные сдобы, приготовленные умелыми руками Анны Семеновны утренней зарей. А хлеб в тайге — дорога жизни!

Кроме вышеупомянутых продуктов старательский стол богат вяленым мясом сохатого, добытого Гришкой Усольцевым и Иваном Пановым на этом перевале по первому насту. Есть здесь и рыба. Несколько копченых ленков и около двадцати полукилограммовых хариусов украшают трапезное убранство, от коего текут слюнки. В чугунках — каша да мед. Вот и вся старательская снедь. А большего и не надо.

К положенному времени все собрались у стола. Мужики загрубевшими, мозолистыми, как ступни медведя, ладонями в ожидании минуты теребят скрюченными пальцами бороды. На каждом из них праздничная косоворотка с мудреными вышитыми узорами. Чистые черные шаровары заправлены в кожаные сапоги. На голове — картуз с лакированным козырьком. Женщины — в длиннополых красочных сарафанах. На головах пестрые платки. В ушах сережки. На пальцах серебряные колечки. Дети не отстают от старших. Для каждого нашлись чистая рубашка или платьице, штаны или передники. Знай наших! Здесь тоже живут старательские семьи! И у каждого есть что надеть. Эх, жалко, что такой великий праздник приходится встречать в тайге, а не в Кузьмовке. Там, в поселке, сейчас, наверно, празднество, народное гуляние. Может, после распутицы Петруша прибыл службу читать. Однако не время для сожалений. Дело и место — прежде всего.

Все встали рядышком вокруг стола. Взрослые с одного края, дети с другого. С одного торца вытянулся Григорий Феоктистович. С другого — дед Павел. Остальные старатели, сняв с голов картузы, перемешавшись с женами и сестрами, подступили к лавкам. Собравшись с духом, прочитали молитвы: Заутреню, Троицу, Отче Наш, Матерь Пресвятую Богородицу. После положенной церемонии дружно уселись по своим местам.

Специально для этого случая из запасников Григория Феоктистовича женщины разлили по берестяным кружкам ядреной медовухи. Подняв чарку, Григорий встал из-за стола, произнес торжественный тост в честь Святого Праздника. Все дружно поддержали его. Дети наполненными молоком кружечками последовали их примеру. После этого артельщики степенно приступили к трапезе.

Сытная пища, крепость «чудесного напитка» очень скоро развязали всем языки. Мужики заговорили. Женщины раскраснелись. Дети окружили туесок с медом. Первый сбор в этом году на новом месте оказался на редкость завидным. С двух ульев дед Павел накачал около ведра первоцвета. Тройственное сочетание соцветий медуницы, жарков и вербы придавали меду неповторимый, изысканный вкус. Не обращая внимания на кашу, мясо и черемшу, семеро ребятишек мухами облепили берестяной туес емкостью на полведра. Выбирая сладость деревянными ложками, мягким хлебом и просто пальцами, запивая молоком, малые с наслаждением впитывали в себя все соки тайги. Женщины пытались осадить непослушных: «Ишь, вы! Не толкайтесь! Все в меру! Кабы заворот не случился». На что Григорий Панов заметил:

— Не трожьте малых. Пусть сладятся. Не каждый день праздник. А что насчет заворота, так то пустое. От меда еще никто не помер. И ни один зуб не выпал!

Постепенно веселье набирало обороты. Знатный настой медовухи да добрые слова принесли за стол благодать. Мужики разговорились. Женщины решились на первую песню. Полетели между гор певучие слова о женской красоте и безответной любви, о страдании и взаимопонимании, о бродяжьей судьбе и о тяжелой старательской доле. В каждой песне — выстраданный смысл, глас переселенческого народа, под давлением нужды покинувшего свою малую Родину во имя продолжения жизни. И были в словах тех песен неисчерпаемая вера в светлое будущее, где единым заступником и покровителем всех страждущих и обездоленных был только один заступник и защитник — Бог. Любой из людей тайги — преданный поклонник Высших сил. Если не у кого просить защиты на этой Земле, то, может, Он, Всемогущий Властелин и Покровитель, возьмет слабых и обездоленных под свое крыло.

К женщинам присоединились мужики. К плавным, певучим напевам добавились баритоны, басы, теноры. Кто как может петь. Никто никого не учит, наставляет, показывает или убеждает. Старатели народ черствый, скрытный, но сердцем ответный, простодушный. Добро всегда порождает добро. А на зло ответа нет. Летят между гор слова радости и боли, торжества и тоски, щедрости и коварства. Каждый человек должен высказаться, излить душу ближнему. Так пусть это будет в словах доброй, праздничной песни, которая терзает сознание всякому, кто противопоставил этому дикому, глухому краю самое дорогое и беззаветное — свою жизнь.

Гришка Усольцев махнул головой своему семилетнему сыну Андрею. Тот все понял, забежал в дом, принес гармошку. Гришка бережно взял инструмент в руки, ласково погладил лакированные кнопки пальцами рук, что-то прошептал себе в бороду, заиграл заунывно-тягучую мелодию. Мужики переглянулись. Женщины страдальчески подхватили знакомый мотив. Никто не противится музыканту. Пусть выскажет свою наболевшую тоску.

Высох Гришка за последнее время. Почернел лицом. Чувствует, что нет в жизни ни радости, ни удовольствия. Гложет Гришку гнетущая рутина. Может, за грехи тяжкие. За тройное убийство в сосновом бору. Или за судьбу невезучую. Люди правду говорят: если человек несчастлив с начала дней своих, так до самой смерти от черного хомута не отвяжется. Рано потерял Гришка родителей своих. Мать на второй год после родов умерла. Отца через пять лет в шурфе завалило. Рос Гришка мальцом при общем старательском присмотре. Работы не боялся, дело знал. К людям с уважением относился, сам уважение среди старательского люда заимел. Пришла пора — женился на скромной, покладистой Марии. Сын родился, Андрейкой назвали. Здесь и пришла ему вестовая на рекрутскую службу на благо Царя и Отечества. Кому, как не Гришке, служить? Сирота, заступиться некому. Большого золота нет, чтобы броню заиметь. Важных купцов и градоначальников в родне нет. Пошел Гришка служить. На первую японскую попал. Порох нюхал. Кровь видел. Стрелять научился. В окопах сутками сидел. Да только недолго война та длилась. Признали у Гришки чахотку. К лету 1906 года домой комиссовали. Доктора со скорбью посмотрели вслед: «Не жилец…». Однако супротив всем предсказаниям тянет солдат свои годы до настоящего времени. Может, тому способствуют свежий, таежный воздух, медовый сбор лесных трав либо горячая кровь зверя, которую он выпил в достаточном количестве. Так это или иначе, а живет Гришка до настоящего времени вопреки просроченному времени. Другие говорят, давно сдохнуть мог, а он, наоборот, силу набирает! Вот и дочка от Марии родилась. Ан, опять нет ему счастья в жизни. Сгорела Мария в доме Марфы Лопатенко вместе с хозяйкой и племянницей Лукерьей. Новое горе охватило Гришку. От избытка эмоций он хотел убить Тишку Косолапова. Гришка считал виноватым в пожаре только его. Не зря Лушка грозила ему принародно, а он в ту же ночь ответил красным петухом. Узнав о смерти любимой подруги, Гришка схватил револьвер, побежал к Тимофею. На счастье, его не было дома. Вероятно, дело могло обернуться новой трагедией, да только под покровом ночи к Гришке приехали повиниться трое всадников из Андреева ключа. «Не вини в грехе Тимофея! — сказали они. — Он ни в чем не виноват. Пожар устроили мы, Андреевские. Устали мы жить под наговором ведьмы Лопатенчихи. Сколько людей из-за ее зла горя возымело, а тут еще эта проститутка Лушка пожаловала. Поняли мы, сколько еще мужиков загублено будет, а вместе с ними и семей праведных. Не стати мы терпеть боле — выжгли осиное гнездо. Никто не знал, что твоя Мария там будет. Прости нас, уважаемый человек!». Слова людей тайги для Григория, что удар топором по шее. И сказать против слова честного нечего. Застонал тогда Гришка стреляным зверем, однако сделать ничего не мог. Гришка — старатель, бергало. И живет по старательским, неписаным Законам тайги, определенными образными требованиями. Пусть жестокими, но справедливыми, несущими правду, честь и достоинство во благо общества. Если весь старательский прииск (единогласно) решил избавиться от страшного человека, значит, тому и быть. Этот приговор был вынесен поселком, в котором проживают не меньше ста человек. Стоило ли Гришке идти врагом против всего Андреевского поселения? Никто не хотел смерти Марии. Она попала в огонь случайно. И этим все сказано.