Серебряный пояс - Владимир Топилин

Для Пановских артельщиков рассказ Василия не новь, а подтверждение осеннему убийству. Еще одно лишнее напряжение своему греху. Более всех с белым лицом Наталья сидит, еще раз переживает старые события. Свекровь Анна Семеновна заметила настроение невестки, испугалась, как бы с ней на нервной почве чего не случилось. Беременная Наталья на пятом месяце.

Подхватила Анна Семеновна невестушку под руку, увела в дом: «Отдохни, милая!».

Мужики притихли. Григорий Феоктистович разлил по кружкам, предложил выпить, после этого спросил:

— Так что с Оглоблей сталось?

— А что сталось? — ответил за Василия повеселевший Афанасий. — Неведомо, что сталось. Так и пропал Мишка с дружками, будто горным ветром унесло! Скоро год как будет. Микола Кувалин хватился племянника, да видно поздно. Долго он его искал по заимкам, да все бестолку. К тому времени снег падать стал, зима наступила. Люди сказывали, что вроде кто-то видел Оглоблю в городе. А только, правда то или нет, подтверждения нету, — и, повернувшись на тайгу, как бы кто не услышал посторонний, понизил голос: — Но людям сдается, что убили Мишку с товарищами.

— Как убили? — негромко переспросил Иван Мамаев.

— Дык, так. Убили, и все тут! — с широко раскрытыми глазами повторил Афанасий. — На силу всегда сила найдется. Среди народа толки ходят, что их карабаевцы похоронили. Знаете, кто такие карабаевцы? Так вот. Казаки за народ стеной стоят! Многие жалобы от населения поступали. Карабаевцы за Оглоблей охотились. Мужики думают, что вырядились те под купцов да лавошников, богатыми путешественниками сказались. А когда разбойники на них наскочили, те их и порешили. А чтобы следов не было, все концы в воду. На Тараске лог у нас есть, Волчий называется. Там Мишка всегда грабеж наводил. А лог упирается в Черное озеро. Верно то или нет, но, может, как-то Оглобля с товарищами на карабаевцев наскочили, а те их перестреляли да камень на шею. Карабаевцы — бойцы суровые. Многие байки про них ходят, как они без закона суд правят. И все за правду. Хучь и бесправие то, но народ их дела одобряет: правильно и сделали! — и перекрестился. — Царствие Небесное! Да прости мою душу грешную, Господи!

У наших артельщиков — скрытный вздох облегчения. Григорий Феоктистович, Иван Панов, Иван Мамаев, дед Павел, Гришка Усольцев и Василий Веретенников переглянулись долгими, многозначительными взглядами. Сверкнули посветлевшими глазами. Вскинули бороды. Разжали кулаки. Вон, значит, как дела обстоят. Они здесь, в тайге, переживают. Каждый день как на колу сидят, ждут появления дружков Оглобли или Закона. А там о них даже не вспоминают. Весь грех за случайное смертоубийство на чужих плечах надуман. Вот те, дела какие!

— Эх! Нальем — как еще по березовой кружечке! — протягивая руку к чудесному напитку, воскликнул повеселевший дед Павел.

Гости заметили резкую перемену настроения хозяев. В большей степени об этом сказали глаза Василия: «Как так? Только что хмурились, как грозовые тучи. А как узнали, что карабаевцы Оглоблю с товарищами порешили, едва в пляс не бросились!». Однако добрая чарка медовушки быстро притупила его подозрение. Все переключились на жизненные анекдоты, когда-то случавшиеся с тем или иным человеком. Под общий смех и веселье подозрение Василия притупилось, а крепкое вино залило его память.

Много в тот день с обеих сторон занятных историй было рассказано. Громкие голоса да смех тайгу пугали. Например, о том, как в Ольховской долине старатели козлика сажей измазали, а потом его в нерабочее время в штольню загнали. Другие его на следующий день увидели, думали черт, и надо было видеть, какой от этого был переполох. Следующим забавным сюжетом стал случай о том, как на Амыльских приисках товарищи своему напарнику кусок меди размером с кулак отрубили и в колоду бросили. Тот подумал — золото, втихаря медь от артельщиков припрятал, а потом его в городе купцам продавал. Был рассказан и эпизод, как жадный артельщик со своей женой общее золото воровали, отливали его в форму куриных яиц, белили известью и хранили на видном месте. Дело кончилось забавным концом. Был праздник. Мужик загулял, пришел с товарищами домой, стал требовать у жены денег на вино. Жадная баба стала бросать в мужа, что под руку попадется. Попалось одно из злосчастных золотых яиц, стоявших на полке в глиняной чашке. Жена в ярости кинула его в мужа, угодила в висок и насмерть захлестнула несчастного. Яйцо, понятное дело, не разбилось. Так была раскрыта еще одна тайна золотой лихорадки.

Однако самый занимательный случай рассказал Афанасий Колмогоров. В самый разгар настоящего общения, когда тема беседы наконец-то коснулась супружеской измены (а таковое обсуждение бывает при любом застолье), он вдруг вспомнил свежий урок женской ревности, о котором до сих пор говорит весь уезд. Мысленно возвратившись к себе в притубинскую деревню, Афанасий ненадолго замолчал, вероятно, обдумывая свою следующую мысль. И лишь потом, бросив быстрый взгляд в сторону женщин, заговорил:

— Ну, про Миколу Кувалина я вам уже рассказывал. Знаете, что за герой. Хоть и честный разбойник, но все одно отрицательное лицо. Так вот. Не знаю, как там случилось точно и в какое время. Встретил он на дороге одинокую молодуху. Возвращалась она из города куда-то сюда, в тайгу, на прииск к мужу. Каков между ними разговор произошел, мне неведомо. А только уговорил Микола бабу ту у него пожить на Кызыкульской заимке несколько дней. Вроде как отдохнуть с дороги. Тут сразу понятно, как отдохнуть, с каким настроением и расчетом. Однако молодуха та согласилась. Привез, значит, Микола девку ту к себе на коне, завел в избу. Как предполагалось, ненадолго. Оказалось, на всю зиму. Может, бабе той по снегу к мужу возвращаться не хотелось или Микола хорошим полюбовником был, неизвестно. А только стал Микола подолгу в тайге пропадать. Неделю, две, а то и больше прихватит. Супруге своей Авдотье Николаевне говорил, что по делам отсутствует. А только Авдотья не прострел баба. Наконец-то поняла, что у мужа на заимке полюбовница есть. Взыграло сердце женское ревностью. Дождалась она момента, когда Микола в город по делам уехал на несколько дней, а сама пригласила сватью да подружку. Вместе сели они на коней да на заимку поехали. Там-то и застали полюбовницу одну. Верно, разговор у них суровый был и закончился уроком для молодухи. Скрутили три бабы молодку, связали. Первым делом овечьими ножницами голову наголо остригли. Потом додумались ее в опаре вывалять. Девица та в то время тесто готовила на пироги, ждала Миколу в гости. Вот значит, раздели ее, осталось она в чем мать родила. Выкатали соперницу в опаре с ног до головы. Сверху медом обмазали, золой изрядно присыпали и в чем есть, босую, погнали кнутами прочь с заимки. По деревне разговоров много было, бабы сказывали, верст десять с гаком Авдотья с подругами молодуху гнали до большака. Та и рада бежать, да куда от лошади убежишь? Выгнали они ее на большак из тайги, дали направление да пригрозили: «Вернешься — кнутами забьем!». Люди, кто в тот час по дороге проезжал, диву давались от рисуемой картины! Бежит по большаку то ли человек, то ли черт! — заключил Афанасий и довольно развел руками. — Вот такая комедия у нас была.

Закончив свое повествование, рассказчик довольно посмотрел на окружающих, ожидая одобрительного смеха или хотя бы улыбок. Однако каково было его замешательство, когда вместо веселья он обнаружил на лицах застывшее выражение недоумения. Лишь на губах деда Павла и Гришки Усольцева вытянулась скромная, многозначительная усмешка. Остальные сидели молча, хмуро потупив свои взгляды в землю или куда-то в сторону. Не знал Афанасий, что предоставленным сюжетом он открыл еще одну историю поведения Лушки Косолаповой. Когда речь зашла о стрижке любовницы Миколы Кувалина, пановцы сразу поняли, о ком идет речь. Им было в некоторой степени неприятно выслушивать отрицательные стороны наказания непутевой землячки. Какова бы ни была Лукерья, она была человеком, в прошлом подругой и единомышленницей их старательской артели. Несмотря на свой вспыльчивый, зряшный характер, Лушка все же была неплохой бабой. Она вместе со всеми безропотно переносила тяготы и лишения таежной жизни, работала наравне с мужиками, всегда делилась последними благами с окружающими, а во время того памятного перехода из Сисима отдавала свои сухари голодным детям. Кто знает, что повлияло на падение, и стоит ли осуждать ее поступки. В предубеждениях людей тайги память человеческая освежается его делами при жизни. Пусть кто-то говорит: про усопшего только хорошее или ничего. Однако в кругу старателей данное изречение отсутствует. Суровая жизнь обязала людей вспоминать покойного таким, каким он был, не забывая его отрицательных поступков. Ибо избранный пример должен показательно действовать на потомков своеобразным уроком. Правильно это или нет, потом рассудит Всевышний. А только настоящее время подтвердило положительный результат постулатов. Люди тайги уверены, что соответствующая память о покойных влияет на поступки живых. В существующем мире добра будет больше, чем зла.