Твоя реальность — тебе решать - Ульяна Подавалова-Петухова

Они, мама и сын, сидели напротив. Тимка, опираясь локтями на столешницу, смотрел на стол. Сидел и ждал.

— Сынок, ты знаешь, — начала неуверенно Елена Николаевна, — я тебя спросить хотела… понимаешь, я слышала…

— Это правда, — ответил взрослый ребенок и поднял глаза. Глянул и вновь опустил взор.

Елена Николаевна вздохнула, да так и осталась сидеть. Потом встала, прошлась по кухне и села обратно.

— Когда?

— Прошлым летом, — нехотя ответил Тим.

— Прошлым летом? Тебе пятнадцать было!

— Ну, если технически, то шестнадцать без двух месяцев…

Мама молчала. Она не знала, что сказать своему сыну. Тимка поднялся из-за стола, отошел, выглянул зачем-то в окно, поправил занавеску, перевесил полотенце и тоже молчал.

— Это из-за Киры? — тихо спросила Елена Николаевна.

Тим скривился, будто зуб разболелся.

— Это всё было глупо и… подло. Неправильно! Так не должно быть!

— Зачем тогда…

— Мам! Я был в бешенстве! Кира… Ее «люблю-не люблю» мне снесли купол к фигам собачьим! И тут звонит пацан с атлетики, дескать, туса, приходи. Ты понимаешь, мне было всё равно! Я даже почти не пил.

— Так еще и по пьяни? — возмутилась Елена Николаевна.

— Да! Да, и я знаю, что здесь нечем гордиться! Мам, я своему лучшему другу даже не признался. Я ничего не сказал Нику! НИЧЕГО! Он забирал меня с той тусовки, а я… И ночевал у него, и даже… Знаю, что у него нет от меня секретов, но… язык не поворачивается. Гордиться перепихоном в туалете?

— Тим!

— Мам, а как это называется? Ты понимаешь, мне было всё равно, кто рядом. Не Карина, так другая бы!

— А ты… предохранялся? — едва слышно спросила мама.

— Предохранялся. У Карины был…

Тимка сел на табурет и вновь запустил пальцы в шевелюру. Тошно-то как… Грудь драла какая-то невидимая струнка… мучала… давила. Мама молчала. Сын тоже.

— Помнишь, когда меня пару лет назад начало клинить «а что» да «как», ты рассказала о вашем с папой первом разе? — вдруг спросил Тим.

— Тим, нам, конечно, не было восемнадцати, чего уж греха таить…

— Но вы любили друг друга! Ты знаешь, я понял это после того раза… Когда любишь, хочешь прикоснуться, хочешь поцеловать, потому что хочешь, чтоб этот человек был твоим. Хочешь узнать его и никому не отдавать. Мне же тогда… я даже не знаю, чего хотел… Секса? Так до этого я и не знал, что это такое, какие эмоции он дает… Мне не с чем было сравнить…

— А с Кирой...

— Мам, я не герой ее романа! Она вытравила мне всю душу… Если по-честному, я хотел бы с ней… Но она же маленькая, а я не дебил! Да она уже утешилась в других руках…

— Да ты что?!

Тим брезгливо сморщился.

— Знаешь, кажется, мне уже плевать… а вот Карина… Ведь не дура. С мозгами всё норм.

— Ну да. Входит в «пятерку» лучших учеников школы.

— Может, на передок слаба?

— Тим!

— А как это называется? Ей-то тоже было пофиг с кем…

— От Карины мать отказалась.

Тимка уставился на маму и даже рот открыл.

— В смысле?

— В прямом. Написала заявление, что снимает с себя все обязательства перед ребенком, а заодно и ответственность за него.

Тимка вновь прошелся по кухне, попил воды и вновь сел к столу.

— Карина как-то сказала, что все мужики — козлы. Одинаковые. Не думаю, что в матери дело. Хотя… нет, в ней, потому что мама должна сказать девочке: «Он урод, не смей с ним встречаться»… А ей некому было сказать…

— Скорее всего.

— Дашка наша тоже вырастет. Кастрирую, кто…

— Тим!

— А что? Она меня на днях выгнала из душевой кабинки, расплакалась… Ник говорит, что взрослеет. Грудь растет… Сказал, гад, что систер у меня разрешения не станет спрашивать, чтоб целоваться с каким-то прыщом!

— Тим! — улыбнулась мама.

— В паркет закатаю!

— Он будет хорошим…

— Да каким бы ни был! Всем парням нужно одно!

— Значит, и тебе! Ты же парень!

Сын тут же сдулся.

— А чего же ты столько времени с Кирой валандался? — сказала Елена Николаевна.

Тимка отвернулся, стал рассматривать рисунок на обоях.

— Карина… жалеешь? — спросила мама тихо.

— Словами не описать! — выдохнул взрослый мальчик. — Не знаю, как там у нее было раньше… а я воспользовался, понимаешь? Как салфеткой или туалетной бумагой. Она мне не нравится. У меня первого сентября чуть сердце не накрылось, когда увидел ее! Да и городище наш… Хрен что спрячешь! Все всех знают. Все всё про всех знают! Как там: в одном углу чихнул, в другом кричат «будь здоров»? Узнать бы кто слух пустил, я б тому табло поправил.

— Тим, ну что за речь! Уж лучше сказать «дал бы в морду»… Табло поправил… Фу. Сам ведь накосячил!

— Сам, — тут же согласился Тимка.

— А Нику расскажешь?

— Мам, ну скажи зачем?

— Что Иваныч сказал? — мама резко сменила тему. Была у нее такая манера. Чувствовала, что разговор дошел до точки и всё — переходит на другую тему. Тимка только ресницами хлопнул:

— Который? Они сегодня на пару над нами глумились.

— Над вами?

— Зарница завтра.

— Блин! Тим, а я забыла!

— О! Мам, давай не будем! Чего вы там не видели? Езжайте в свой Питер. Я потом приду, спать лягу.

Елена Николаевна улыбнулась, погладила по волосам.

— Ты всё больше походишь на отца, — сказала она тихо.

Тим поднял глаза.

— У меня глаза твои, — ответил сын, прижимая руку мамы к щеке.

— Да, но фигурой, волосами… даже характером весь в Илью.

— Ты его очень любила? — вдруг спросил сын.

Мама улыбнулась, глаза, наполнившись теплом, заблестели. Елена Николаевна несколько раз кивнула.

— Всем сердцем, каждой своей клеточкой. До умопомрачения! До бабочек в животе и чувства невесомости. Иной раз рядом с ним дышать