Время своих войн-1 - Александр Грог

   Остро пахло ужами, теплой прелой землей, тут и старый огромный выполз - уже другой, остановился у норы в надежде помышковать. Заметил Вовку, замер, долго смотрел, показывая длинный раздвоенный язык, потом отполз в угол и свернулся. Надеясь "пересидеть" незваного гостя, испортившего охоту.

   Тут и протопало наверху, над самой головой, и уж уполз, словно струя ушла из шланга. Этот прируб (Вовка Кузин точно знал) обшивали совсем-совсем недавно. Дядька Петька тоже ходил помогать. Баня у Белого Учителя или Знахаря, как некоторые называют, большая, здесь таких не ставят, а деревня маленькая, совсем заброшенная, даже автолавка сюда не ходит. Это деревня Черного Михея, который умер. "Черного Знахаря" - так его называли. Пять дворов, из них три заколочены наглухо, и даже летом не оживают. А в других... В одном, с краю, две бабки живут - очень старые, а дальше, через двор - Белый - дядька Енисей, а теперь его все чаще Михей-Белый зовут Раньше в этом же доме Черный жил, настоящий Михей - им Вовку, пока маленьким был, иногда пугали... Теперь вместо Черного - Белый. Странно это. Того звали учитель, и этот опять учитель, но по настоящему.

   Михей-Белый раньше не учительствовал, а взялся, когда Марья Федоровна стала чаще болеть. В последнее время все чаще. Ведет у них литературу, историю и физкультуру одновременно, всякий раз превращая урок во что-то интересное и уже не поймешь - что идет: история или физкультура?..

   Черный умер, а Белый он Вовке нестрашный, но застукал бы - хорошего мало. И что они такое говорили? Неужто всерьез? Вовка Кузин подумал - какое его место будет в той войне... Только еще очень долго ждать. Год или даже два...

   Уже не так боялся, обвыкся. Смотрел, как не обращая внимания на шумовище и игнорируя земляных жаб, снова выполз охотиться на лягушек банный уж. Думал о новом для себя...

   --------

   ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):

   В соответствии с данными лондонской "Таймс" (от 1 сентября 1922 года) большевики, предоставили свою собственную статистику, согласно которой только ВЧК (Всероссийской Чрезвычайной Комиссией), возглавляемой польским евреем Феликсом Эдмундовичем Дзержинским, не считая убитых помимо ВЧК - как например, на фронтах гражданской войны, сопутствующих эпидемий и голода - до февраля 1922 года был осуществлен смертный приговор в отношении:

   1миллиона 766 тысяч 118 человек...

   Из них:

   915 тыс. крестьян,

   198 тыс. рабочих,

   355 250 интеллигенции,

   260 тыс. солдат,

   150 тыс. полицейских,

   54 850 офицеров армии и флота,

   48 тыс. жандармов,

   12085 чиновников,

   8800 врачей,

   6575 учителей,

   6775 священников,

   28 епископов и архиепископов..."

   (конец вводных)

   --------

   Осуществляя "красный" террор, Янис Судрабс, что, как тогда было принято средь палачей, взял себе псевдоним - Лацис (в переводе с латышского - медведь) в ноябре 1918 года заявлял: "Мы уничтожаем буржуазию как класс. Мы не смотрим документы и не ищем доказательств, что конкретно то или иное лицо сделало против Советской власти. Для нас первый вопрос - это, к какому классу (нации) принадлежит арестованный, его образование, его воспитание, его профессия, и можно добавить - религия..."

   Странность заключалась в том, что в отличие от утверждений Лациса, подавляющее число истребленных составили крестьяне. То есть, если говорить в классовых понятиях, произошедшая революция в России могла считаться в первую очередь антикрестьянской, и проводилась она против основного народа населяющего Российскую Империю. В предоставленных самим ВЧК сведениях, отсутствовала графа "буржуазия". Жертвы убивались по иному принципу - наиболее выдающиеся, выделяющиеся из общего числа, потому статистика жертв ВЧК просто отражала пропорции слоев русского населения, уничтожаемого в целом...

   Спустя два десятка лет (в июле 1941) смысл этого особо четко сформулировал Адольф Гитлер:

   "Сила русского народа не в его численности или организованности, а в его способности порождать личности масштаба Сталина... Наша задача - раздробить русский народ так, чтобы люди масштаба Сталина больше не появлялись. Такую личность, если она когда-либо появится, надлежит своевременно распознать и уничтожить..."

   Справки по детям не предоставлялось, хотя жертвоприношения, вне сомнения, были.

   Мир полон страхов и странностей, есть средь них и неисследованные, а есть не только неисследованные, но и запретные к каким-либо исследованиям. Сергей, не находя возможности вмешаться в скрытые глазу обычаи, не являясь им и судьей, поскольку в командировках ознакомился со многими другими, даже более странными. Не был он и их дотошным исследователем. Но мимо пройти не мог. Сравнивая, пытался понять первопричины. Читал исследование Даля, также следственные материалы по делу несчастного Алеши, придя к выводу, что события имели место и более того, продолжаются в современности.

   Понимая и то, что в счет этого, в невозможности что-либо изменить, слабый стремится про это забыть, словно сон чужих кошмаров, а сильный, отложив до случая, становится, если уж не прожженным циником, то философом. Это уже насквозь, это пронизывает все. Подобные секты можно истреблять только еще более скрытыми сектами и вместе с сектантами. Только физически и всех до единого! Иное загонит их вглубь...

   ...Седой выставляет на стол двадцатилитровую пузатую банку-бутыль с узким горлом прикрытым марлей, на две трети заполненную прошлогодней брусникой и залитую родниковой водой. Быстро осушают, хотя Седой два раза встает подливать. Миша, сняв марлю, глотает ягоды вместе с водой... потом гоняет муху, что разбудила.

   - Бляха муха! Ну и картинка с утра - Аполлон с мухобойкой! - ворчит Замполит.

   Лешка спал плохо, менял сны, ворочая подушку, но, как ни странно, снилось то же самое, хотя и по разному. Опять струящийся песок, который то заваливал его с головой, то лишь до колен. Когда можно было отстреливаться, но невозможно уйти. Он удивлялся этому даже во сне, и во сне же решал, что следует остановиться на лучшем из плохих вариантов.

   Утром предложение Извилины смотрится уже не столь реальным и вовсе не восхитительным. И даже огуречный рассол не помогает осветить ее - всю вчерашнюю простоту и понятность. Кто-то хмурится - обычное мужицкое настроение с утра натощак... Каждый находится под влиянием новой для себя мысли.

   Почти все молчат, словно копируют "Четвертого" - Феде молчание привычно...

Глава ЧЕТВЕРТАЯ - "ПЕДСОВЕТ"

   (дозорные "ПРАВОЙ РУКИ")

ЧЕТВЕРТЫЙ - "Федя-Молчун"

   Романов Федор Степанович, воинская специальность до 1992 - войсковой разведчик, пластун в составе спецгруппы охотников за "Першингами". Практическое обучение в период службы: Вьетнам, Камбоджа. Командировки в Афганистан. Был задействован в составе группы в спецоперациях на территории Пакистана (гриф секретности не снят). После увольнения - Африка (частные контракты). В период службы проявлен нездоровый фанатизм в изучении приемов рукопашного боя. К внутриведомственным соревнованиям не допускался ввиду сложности собственного контроля.

   Проходит ежегодную переподготовку в составе прежней группы.

   Прозвища: "Романыч", "Ромашка", "Молчун", "Костоправ", "Палец", "Клюв", "Сильвер" и др.

   АВАТАРА - псимодульный внеисторический портрет основанный на базе новейших исследований ДНК - (литературная форма):

   ...Если поэзия - это Божественная цитата, то строфы Сильвестра Ведуна принадлежат, безусловно, дьяволу.

   История Четвертого, история невинного греха, восходит к 18.. году, к душной летней ночи в портовом трактире, когда публичная женщина, ее имя не сохранилось, неловко корчась, потянулась за стаканом дешевого, мутного портвейна и из нее вывалился окровавленный сгусток, в котором невозможно было признать младенца. Он едва не раскроил голову о грязные доски и, вывихнув ногу, остался хромым на всю жизнь - таким было первое прикосновение мира, его первый поцелуй. Его мать допила вино и стала шарить под столом, ощупывая во тьме ножки стульев, опорожненные, валкие бутылки и мужские сапоги, прежде чем тронула мокрое тельце, которое она приняла сначала за блевотину. Наклонившись, она пугнула свечой гурьбу тараканов... Ребенок не издал ни звука, его сочли мертвым, но упрямые, не детски злые глазки смотрели не моргая, выказывая ненависть и боль. Чадили свечи, капало сало... Греческие матросы, отчаянно кутившие уже несколько часов, увидев для себя развлечение, предложили крестить новорожденного. Среди них был судовой священник с двойным подбородком; кто-то, надвинувшись, уже выкрикивал свое имя, набиваясь в крестные. Мать было отказалась, но греки дали золотой... Нависая горой, священник тряс космами, бормоча молитву, вселяя в ребенка ужас и отвращение к словам... По стенам дрожали тени, закопченное зеркало немым свидетелем жадно ловило происходящее...