Время своих войн-1 - Александр Грог

   - Точно-точно! - поддерживает его Петька-Казак. - Как там у тебя?

   - У него?

   - У нас!

   Тут Петька-Казак обильно начинает сдабривать Пушкина собственной отсебятиной, характеризуя муз - всех до одной, и призывая пить за каждую в отдельности. Наконец-таки, вырвавшись из их заманчивого плена, просит Сергея вернуться к поэту, который, судя по оставленным запискам современников, разбирался в этих делах лучше.

   Посвящается вторая

   Краснощекому здоровью,

   Третья дружбе многолетней...

   - А мы как-то наоборот начали, - разом грустно и философски огорчается Миша-Беспредел. - Сразу с третьей на баб перепрыгнули, где и застряли...

   - Миш, тебе какие женщины больше нравятся? Толстые или тощие?

   - Усредненных нельзя любить?

   - Действительно, ну ты, Лексеич, и сказал. Это же все равно что корову с конем сравнивать. На корове не поедешь, коня доить не будешь...

   - Зато, в этом вопросе есть то, что всех нас уравнивает!

   - Это что?

   - А, рога!

   - Тьфу! Вот брякнул...

   - Може пободаемся?

   - Бычий обычай под ум телячий!

   - И наши рога на торгах бывали! - нарочно ли бьет в больное, судача пьяное, терзая за душу, про то - что собственным их гражданским женам, когда они в командировках, настолько в невмоготу, что...

   Перед ловеласами не устоять, хоть как там пугай! По себе и знают. Сколько их на всю жизнь охромело, а не пример! Они ли, другие, туда же - на "сладкое". Леха сам таким был, теперь сполна хлебал...

   - Китурку застегни - хозяйство растеряешь!

   Речей застольных не переслушаешь. Гуляют собственной, понятной только им чередой, хмельные образы...

   Всякого пьяного черт раскачивает на отвагу. Случаются отважные в полной трезвости, но столь мало, что впору на учет ставить и допрашивать - откуда ты такой выискался "вымирающий вид"? Подавляющему большинству просто ни до чего нет дела. До той самой поры, пока приходит время садиться на сковородку...

   - Что это, врут про Пушкина будто он африканец?

   - Русский африканец! - строго поднимает палец Седой.

   - Это, конечно, меняет, - соглашается Миша, усвоивший кое-что из последних уроков Извилины. - Это уже категория?

   - Категория! - успокаивает его Сергей.

   Петька договаривается до мысли, что народ в России морят по причине грядущего глобального потепления - по той причине и леса изводят до самой тундры, намечено на их месте ананасовые пальмы сажать.

   - Боится Пиндосия, что будем мы первыми по ананасовому молоку!

   Леха щурится, теряя нить беседы...

   - О чем речь? - пытался нащупать русло.

   - В глобальном? В том, что щупается!

   - Речь идет о плодоностности девственности, - пьяно выговаривает Казак.

   - Понял, что сказал? - возмущается Сашка.

   Георгий жалеет, что нет гитары, потому как в голове строчками складываются слова, как: "Нам стреляться ушла пора, Нам пора поменять прицел...", или еще: "И наполнится жизнь сожаленьем - Сожаленьем, что нет войны...", потом про "детей крапивы" и "левенькую смерть" тем, кто стрелял "неправедно"... и еще много всякого, что поутру не вспомнишь, а сейчас записать лень. А средь них и такие, словно на миг заглянул не то в прошлое, не то в будущее:

   Застыло время в окопах затаясь...

   Свинец и кровь,

   И кровь свинцом,

   И с каждой капли пуля

   Рождается в ответ

   И в клочья время рвет...

   Поэзия жизни в ее хрупкости. В тесноте песни поются, а складываются на просторе. Георгий, да не только он, мыслями уже не здесь... Каждый видит свое, не каждый готов в том признаться. Можно вволю наесться, наспаться, на бабе полежать - все надоедает, кроме жизни. Вволю не наживешься, особо когда красоту научишься понимать и ценить. Всякую красоту; ту что за углом, и в мчавшейся на тебя машине, чиркающую осколком по нагретому камню чужой страны с дурным рикошетом в висок, необъятностью навалившегося неба и последним лучом солнца упавшим на тускнеющий глаз...

   От бани, под небом усыпанным миллиардом звезд, где возле какого-нибудь паршивенького солнца по закону идиотизма какой-нибудь зеленый головастик озабочен схожими проблемами, гулянка перемещается в дом, и под утро, когда из пяти пальцев ни одного не разглядеть, а один за всех семерит, когда стороннему глазу в какой-то момент кажется, что допились до состояния, что всем скопом готовы ползти сдаваться одинокому разъяренному колибри, Седой вдруг тихо и трезво встает и выходит из избы - поваляться по утренней росе - что делает всегда. Трое или четверо, как не бережется, чувствуют движение и, не прерывая храпа и сопения, сквозь прищуренные веки провожают его до дверей...

   Во дворе из темного закутка, образующегося на стыке хлева и дровяника, отшагивает Молчун - показывает себя, что все в порядке, и снова исчезает.

   Спустя десяток минут из дома выходит Извилина - медленно ведет головой от стороны в сторону, прислушиваясь к тихому, еще сумрачному утру. Сразу же вычисляет - где Молчун, делает знак, чтобы шел спать, и сам занимает его место...

   --------

   ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):

   На шестисторонних переговорах в Пекине Северная Корея согласилась заморозить свою ядерную программу в обмен на экономическую помощь в размере 300 миллионов долларов. После двухдневных переговоров, послы Китая, Северной и Южной Кореи, США, Японии . России подписали окончательное соглашение, по которому Северная Корея осуществит остановку атомного реактора в Йонгбьоне, а также заморозит деятельность других центров ядерных исследований и впустит в страну международных инспекторов. Взамен Северная Корея будет дополнительно получать 950 000 тонн горючего в год. В соответствии с соглашением США вычеркивают Северную Корею из списка террористических государств и больше не будут считать ее своим врагом.

   (конец вводных)

   --------

   ...Часом раньше от утренней прохлады просыпается мальчишка лет двенадцати, выползает из-под предела бани, где пролежал едва ли не весь день, вечер и часть ночи. Где слушал разговоры большей частью малопонятные и сильно-сильно испугался три раза: первый, когда забрался под банный придел, и сверху, вдруг, застучали, вошли незнакомые люди и сразу же стали разговаривать "чужие разговоры", второй - когда кто-то предложил поднять доску, после того, как едва ли не на нос Вовке свалилось маленькое блестящее стеклышко. В третий - когда проснулся, потому как, некоторое время не мог понять - где находится. Хотел встать, ударился головой, тогда все разом и вспомнил, после чего испугался еще больше - ужом выполз из-под банного предела и в лунном свете потрусил к дому, забыв про камью на реке и даже оставленную под пределом маску с трубкой. Забоялся, что дома спохватились - влетит! Тут же, на ходу, принялся придумывать, что соврет, еще не зная, что врать не придется, так как мать сама загостилась и решила, что сын завалился спать на сеннике, а если бы проверила, да не нашла, то подумала бы, что ушел к тетке, да там и заночевал...

   Но Вовка Кузин этого не знает, бежит, попутно вспоминая, что забыл-таки камью в протоке, и маску с трубкой под баней забыл, и завтра... вернее, уже сегодня, надо найти какой-нибудь повод заявиться к Белому Учителю - например, принести из дома яиц, как благодарность от матери за учительство, а потом выбрать момент, нырнуть под баню, потом выбрать момент, забрать и камью, да с полдня выталкиваться на ней к озеру Сомино, тому месту, где взял, и где стоят их сетки. Еще проверить сетки, выбрать их и просушить на рогатках, вынув из них всю "элодею канадскую", как учат в школе, а по-простому, нормальному - "рыбачью чуму". Потом, как просохнут, снова поставить. Сеткам больше трех дней мокнуть нельзя - становятся "неловкие". В общем, забот на целый день, и спать вряд ли придется... так только, прикорнуть на полчасика.

   А можно еще сказать "Белому Учителю", что хочет, как Женька и Сережка Алексеевы записаться в тот кружок, который в доске расписаний называется "факультативными занятиями". Тот, который Учитель никогда не ведет их под крышей, а в самых разных местах - даже не подсмотреть, чем там старшие занимаются... Непонятно это. Школа хоть и маленькая, но все равно в этом году учеников недобрали, есть вовсе пустые классы, даже запертые на ключ, чтобы не топить, и уже твердо говорили, что через год закроют полностью, и им придется ездить на автобусе за двадцать километров в другую.

   Под банный предел Вовка Кузин попал, можно сказать, случайно. Никогда раньше не спускался так низко по реке - увлекся, Решил проплыться с маской - места здесь интересные - много ям и отмелей, а на перепадах всегда рыба стоит. Подвязал камью в том месте, где берег размыт ключами. Опустив голову, дал тянуть себя течению... Потом увидел, как перед носом, наискосок от заросшего правого берега, проплыл здоровенный уж, и от неожиданности чуть не захлебнулся, глотнув с трубки. Стал его гнать, тот на берег, да под баню, под прируб. Оказывается, до самой Михеевой деревни доплыли. Под прирубом покрышки настланы уже не сплошь, это потому что он нетяжелый - там не бревна, а доски сшиты одна к одной. А толстые на слеги набросаны. Снизу все еще свежие опилки и щепа, норы земляных мышей...