Багряная летопись - Юрий Андреев

Коротко и гулко прозвучала очередь, цепочка всплесков выросла перед самым носом у судна.

— Приказываю всем судам немедленно причаливать к берегу!

В ответ жалкими хлопушками защелкали револьверные выстрелы. Еще несколько офицеров без сапог метнулись в реку.

— Орудие, готовьсь прямой наводкой! — гремит зычная команда. — Батальон, предупредительный огонь, залпом — пли!

Раздался дружный залп. На пароходах сразу перестали вертеться колеса, вверх медленно пополз белый флаг. Буксир бросился в сторону и тут же сел на мель.

Григорий, согнувшись, прибежал к Сурову:

— Товарищ командир дивизиона, есть лодка с веслами. Разрешите на головной пароход? («А вдруг Охрименко там? Сидел на палубе какой-то здоровенный офицер…»)

— Давай! Езжайте впятером, огнем прикроем.

Пятеро питерских добровольцев, нажимая на весла, понеслись к пароходу. Им вдогон полетела громовая команда:

— Пулеметам и орудию держать пароходы под прицелом!

Григорий с наганом в руках, не дожидаясь, пока закрепят лодку, вскочил на трап и взбежал на палубу:

— Всем сложить оружие! Пленным гарантируем жизнь, за сопротивление — расстрел на месте!

Несколько матросов из корабельной команды и десяток солдат мигом набросились на оставшихся офицеров и обезоружили их. «Эх, все тощие, нет тут Охрименки!»

— Товарищ командир, там в каюте генерал, — тихонько потянул Далматова за рукав одни из матросов, совсем молодой, черномазый от угля, с восхищением смотревший на своих боевых сверстников.

— Тихон, остаешься старшим на палубе. Игнатов, следи за капитаном, пускай причаливает к берегу. Фролов, за мной! — Григорий и Володя торопливо пошли за матросом.

— Вон там закрылся, гад золотопогонный!

— Открывай живо, ну! — крикнул Далматов.

Молчание. Тогда друзья в две рукоятки наганов забарабанили по двери. Оттуда ни звука.

— Ну-ка! — Григорий сильным ударом ноги вышиб дверь. Вдвоем, подняв наганы, бойцы ворвались в каюту, и Григорий на миг оторопел: перед ним стоял Авилов! В генеральской форме, изменившей, конечно, общий его облик, но это был он — Авилов!

— Руки! Руки вверх, собака! — неистово закричал Далматов. («Третья встреча! Больше не уйдешь!»)

Побледнев до зеленого цвета, Авилов медленно начал поднимать руки. Высокий, широкоплечий, с лицом бесстрашным и дерзким, смотрел на него светящимися от ненависти глазами красноармеец («Откуда здесь взялись красные… так внезапно…»), лица которого, хоть и почерневшего, исхудавшего, он не мог не узнать! «Петроград… Надежда Александровна… Наташа… Студент… Срочный пакет в штаб семьдесят четвертой… — побежала огоньком по бикфордову шнуру строчка ассоциаций в мозгу. — Судьба, — вяло подумалось ему. — Все… Нет! — вспыхнуло вдруг. — Мишень, да какая!»

Снизу вверх, не целясь, из зажатого в правой руке маленького браунинга он выстрелил в Далматова. И снова смерть разминулась с Григорием. Жаром обдало щеку, пуля обожгла ухо и тотчас, почти одновременно раздалось два выстрела, два нагана ударили в Авилова в упор. Генерал резко согнулся, выронил браунинг и тяжело рухнул на пол.

— Стрелял еще, гад! — вымолвил Володя, помогая Григорию уложить тело на диван.

— А ты знаешь, кто это был? — брезгливо оскалясь над трупом, спросил Далматов.

— Кто?

— Авилов!

— Что? — От удивления Фролов чуть не выпустил убитого. — Ну-ка! — И он полез к нему в карман за документами. — Пусто. И в этом пусто! И здесь ничего…

— А он, хлопцы, отдал пакет с документами офицеру, что в реку прыгнул, — сказал матрос, который только и успел два раза растерянно моргнуть во время молниеносной перестрелки.

— Гришка, а Гришка, а ведь Чапай с нас шкуру спустит, что мы его живого не взяли, предателя проклятого!

— Да ведь он стрелял… Видишь, ухо задел, кровянит.

— Вот возьмут тебя за это ухо да и выволокут на солнышко: разведчик, скажут, липовый, командир взвода еще… А если так?.. — Фролов сдернул мешок с матраца. — Ну-ка, приятель, давай!

И прежде чем Григорий слово успел сказать, Володька и матросик, готовый от души услужить, всунули в мешок труп и какую-то тяжелую железяку и, вытащив из каюты, тут же сбросили завязанный мешок с дальнего борта в воду. Легкий плеск речной волны — и все было кончено. Да, не о таком салюте в конце жизненного пути мечтал Авилов…

— Ты что, не соображаешь? — закричал Григорий. — Как теперь докажешь, что здесь был Авилов?

— А его и не было, — беспечно ответил Володя. — Я, например, не видел. Он тоже не видел (чумазый матросик с искренней готовностью весело закивал головой) — а тебе, скажут, померещилось. Так что, молчи себе в тряпочку, ученая голова, и командуй нами по-прежнему.

— Тьфу! Болван! — вскипел Григорий. — Ведь мы…

— Главное, что мне нравится в тебе, — это спокойствие, — невозмутимо прервал его Фролов. — Выдержка в тебе развита — первый класс! Другой бы выругался, плеваться начал, а ты сосредоточишься, соберешь волю и — полный порядок… Нет, еще одна черта в тебе есть хорошая: все-таки мало ты меня в наряды гоняешь…

Далматов с сердцем сунул наган в кобуру.

— Выходит, главному Наташиному должнику мы уплатили, — мрачно констатировал он, шагая узеньким коридором к трапу. — Со всеми бы так рассчитаться…

— Вот это уже деловой подход! — обрадовался Володя. — Уплатили-то… Сполна!

— Эх, Уфа, Уфа, хоть бы след Наташин нам отыскать…

— Чудак! Главное мы сделали: пароходы добыли, теперь-то через Белую что не перебраться. Ай-да мы, спасибо нам! А уж перебравшись, найти ее — раз плюнуть, пустое дело.

— Ну ладно. Одну сволочь порешили, сами остались живы, а грех все же на душу взяли, — поморщился Григорий, остановившийся у лесенки, ведущей на палубу. — Не люблю врать. Ходишь, как обмаранный.

— Эх ты, философ, — все так же беспечно возразил Володя, — путаешь важное с пустяками. Пароходы взяли, белый свет от падали очистили — радоваться надо, а не страдать вроде того занудного Вертера, ясно? — И он, лукаво подмигнув другу, начал первым подниматься на палубу.

7 июня 1919 года

Уфа

В штабах и в войсковых частях Уфы денно и нощно готовились к обороне города. Необычайно активизировался и подпольный ревком: что ни день, то новые листовки оповещали население о приближении Красной Армии. Безбородько почти не бывал дома, он высох и почернел, гоняясь со своими молодчиками за подпольщиками, число которых, как он чувствовал и знал, росло день ото дня.

Наташа содрогнулась, увидав его после недельного перерыва, когда он к ней вошел утром, — так угольно-темны были мешки у него под глазами. Он быстро наклонился к ее руке, припал с поцелуем к запястью. Она нетерпеливо шевельнулась, он выпрямился, вздохнул:

— Здравствуй, мой свет! До чего ж ты хороша. Я гляжу на тебя и вспоминаю, что есть где-то цветы, небо, июньское солнце и нет подвала, вони… Эх!.. Но теперь слушай меня: мы сейчас же, немедленно, собираем вещи и переезжаем в штабной поезд, что стоит на путях. Таков приказ командующего, чтобы в случае необходимости все, кто нужен штабу, без дальнейших сборов выехали в необходимом направлении. Значит, будем жить пока в вагоне, нам выделено купе. — Он глянул на часы. — Поторопись, пожалуйста, через час я должен быть у Ханжина, он уже там.

Сумятица мыслей взвихрилась в голове у Наташи: «Наши близко… Бежать!.. Или продолжать работу?.. Нет, встретить Гришу… Но как бежать, если поезд вдруг тронется?» Она так задумалась, что, забыв о Безбородько, начала расстегивать халатик, однако, мельком глянув на него, увидала загоревшиеся вдруг звериным огнем глаза, фигуру, окаменевшую словно перед прыжком, и, вспыхнув багровым румянцем, опрометью выскочила в другую комнату, грохнув дверью.

— Так я жду тебя, милая, поторапливайся, — услыхала она через некоторое время его напряженно-ровный голос.

— Уезжаете? — вдруг раздались за дверьми плаксивые причитания Марии Ивановны. — Что же со мной, горемыкою, бу-у-дет…

— Не волнуйтесь, хозяюшка. Я еще вернусь. Ждите в гости. Все продовольствие, все мешки оставляю вам — хватит надолго, только соседям не хвалитесь. Вот вам за хлопоты (раздался шелест бумажек, прерываемый хлюпающими звуками). А теперь помогите-ка нам собраться, да побыстрее.

— Благодетель, — завыла попадья, — да на кого ж ты меня…

— Тихо!

— Иду, иду, батюшка, сейчас… Да что же будет-то…

Пролетка с лихим рысаком доставила их на запасные пути. Солдаты перетащили вещи в отдельное купе, столь похожее на то, с которого начался совсем недавно и бесконечно давно — несколько месяцев тому назад — новый этап ее жизни.

— Устраивайся, любовь моя, а я от Ханжина прямо к тебе! — Он ушел.

Бежать! Сейчас же! Немедленно прочь из этой клетки. Но куда? Все равно, найду где схорониться. Схорониться? А они пока будут принимать меры против наших?.. Нет! Оставаться до последней возможности… Опять оставаться здесь, с этим… На глаза навернулись слезы, и она вдруг бурно разрыдалась, упав ничком на диван в купе, сотрясаясь от неудержимого плача, от несказанной жалости к себе. Она плакала и плакала, ей становилось легче, горечь не уходила, но все прояснялось, выплывало вперед одно большое слово — «н а д о». Всхлипывая потихоньку, она села и стала приводить в порядок покрасневшее, распухшее лицо… «Н а д о».