История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10 - Джованни Казанова

Я иду к Вестрис, она еще лежит. Я отдаю ей ее роль, переписанную мной, она читает, она вскрикивает, зовет своего мужа, она божится, что не хочет больше играть никаких ролей, где будут «р»; я успокаиваю ее и обещаю переписывать для нее все ее роли, как я провел всю ночь, переписывая это.

— Всю ночь? Идите же и принимайте плату. Вы более чем волшебник. Это очаровательно. Мы посмеемся. Следует сказать автору пьесы приходить к нам обедать. Мы скажем ему писать все мои роли без «р», иначе герцог его не примет к себе на службу. Он посмеется, он скажет, что я права. Это открытие. Ах, как хорошо, что вас взяли его секретарем! Я была уверена, что это невозможно; но дело, должно быть, было очень трудное.

— Отнюдь, нет. Если бы я был красивой женщиной с этим маленьким недостатком, я хотел бы говорить, никогда не употребляя это «р».

— Ох, это уж слишком.

— Это не слишком. Поспорим еще на пощечину или поцелуй, что я буду говорить с вами весь день без «р». Давайте, начнем.

В добрый час, — говорит Вестрис, — но без заклада, потому что вы мне кажетесь слишком большим гурманом.

Автор пришел обедать, и за столом Вестрис его изводила, начав с того, что стала говорить, что авторы театральных пьес должны быть галантны по отношению к актрисам, и что наименьшая галантность, которую автор может проявить к одной из них, которая картавит — это писать для нее роли без «р». Автор посмеялся над этим предложением, говоря, что это невозможно, либо что нельзя никаким образом достигнуть этой цели, кроме как обеднив язык; после этого Вестрис берет в руки роль, говоря, чтобы он сказал, находит ли он, что язык ее беден. Бедный человек был вынужден согласиться с Вестрис, что такое могло быть проделано лишь вследствие богатства языка; и она была права.

Эта шутка нас очень позабавила; но все стало слишком серьезно, когда Вестрис решила претендовать на то, чтобы авторы подчинились этому закону. В Париже, однако, этого не признали. Все авторы страны объединились и вчинили ей иск, поклявшись, что заставят ее проиграть этот процесс. Я слышал ее в Париже играющей и картавящей В тот день она спросила меня, не смогу ли я переписать без «р» роль Заиры; но я попросил ее уволить меня от этого, потому что сделать такое в стихах для меня становится слишком сложным делом.

— Как вы поступите, — спросил меня автор, чтобы поддержать игру, — если надо сказать, что она очаровательна, женщина Редкая, достойная того, чтобы ей воздвигать алтари? (charmante, femme rare, digne d'adoration?)

— Я скажу ей, что она мила, что она уникальна и что она достойна обожествления, либо, что ей надо воздавать божеские почести (elle m'enchante, qu'elle est unique, et qu'il faut lui élever des autels, ou qu'elle est digne qu'on lui élève des autels).

Она написала мне письмо без «р», которое я храню; если бы я мог остаться в Штутгарте, используя эти игры, я добился бы ее победы, но, по прошествии недели праздников, триумфов и получения полного удовлетворения, в десять часов утра прибыл курьер, предваряющий приезд герцога, и объявил о прибытии в три или четыре часа пополудни Его Величества Серма. Едва услышав эту новость, я сказал с полным спокойствием Баллетти, что хочу проявить уважение к монсеньору, выехав к нему вперед, чтобы въехать в Луисбург во главе его свиты, и, желая встретить его по крайней мере за два поста отсюда, я должен выехать немедленно. Он поддержал мою идею и отправил свою красавицу служанку нанять лошадей на почте. Но когда он увидел, что я собрал свой чемодан и не слушаю его справедливых замечаний, что я мог бы оставить свои вещи у него, он обо всем догадался и счел дело в высшей степени забавным. Я ему все подтвердил. Он погрустнел, поняв, что он со мной расстается, но рассмеялся, над впечатлением, которое произведет эта гасконада в головах трех офицеров и в голове Герцога. Он пообещал мне написать обо всем в Мангейм, где я решил остаться на неделю, чтобы повидать моего дорогого Альгарди, который перешел на службу к Выборщику Палатину, и г-на де Сикингена, которому я должен был передать письмо от графа Ламберга, а также аналогичное для барона де Беккера, министра Выборщика Палатина.

Когда лошади были запряжены, я обнял моего дорогого друга, его малышку и его служанку, и сказал почтальону направиться на дорогу в Мангейм.

Прибыв в Мангейм, я узнал, что двор находится в Светцингене, и я остался там ночевать. Я нашел там всех, кого хотел. Альгарди женился; г-н де Стикинген собрался выехать в Париж послом Выборщика, а барон де Беккер представил меня Выборщику. На пятый или шестой день моего там пребывания умер принц Фридрих де Дё-Пон; но вот анекдот, который я услышал накануне его смерти. Доктор Альгарди был врач, который заботился о его здоровье во время болезни. Накануне дня смерти этого прекрасного и бравого принца я был на ужине у Верачи, поэта Выборщика, когда туда прибыл Альгарди.

— Как дела у принца? — спросил я у него.

— Бедному принцу осталось жить не более двадцати четырех часов.

— Он знает об этом?

— Нет, так как он надеется. Он только что заставил меня страдать. Он позвонил мне, чтобы я сказал ему всю правду без утайки, и заставил меня дать ему слово чести, что я это сделаю. Он спросил, имеется ли прямая угроза жизни.

— И вы сказали ему правду.

— Отнюдь нет. Я не настолько глуп. Я ответил ему, что он совершенно прав насчет того, что его болезнь смертельна, но что природа и искусство способны делать то, что вульгарно называют чудом.

— Значит, вы его обманули? Вы солгали.

— Я не обманул его, так как его излечение есть вещь возможная. Я не хотел, чтобы он отчаялся. Долг умного врача никогда не давать отчаиваться своему больному, потому что отчаяние может лишь ускорить его смерть.

— Но согласитесь, что вы солгали, несмотря на слово чести, которое вы ему дали, говорить правду.

— Я тем более не лгал, так как знаю, что он может поправиться.

— Значит, вы лжете сейчас?

— Тем более нет, так как он умрет завтра.

— Проклятье! Нет ничего более иезуитского, чем это.

— Никакого иезуитства. Мой первый долг есть продолжить жизнь больного, я должен его ограждать от новости, которая может лишь сократить ее, когда речь идет лишь о нескольких часах, в силу физических причин; и без всякой лжи я сказал ему то, что, в конечном итоге, не является невозможным. Значит, я не лгал, и не лгу сейчас, потому что, в силу своего опыта, я даю вам прогноз того, что, согласно моим предположениям, должно произойти. Так что я не лгу, потому что в действительности я готов спорить на миллион против одного, что он не вернется к нам, но я не поставлю на свою жизнь.

— Вы правы; но вы, тем не менее, обманули принца, потому что он имел намерение узнать, поправится ли он, не то, что он сам знал, но то, что вы должны знать в силу своего опыта. Несмотря на это, могу вам сказать, что, будучи его врачом, вы не могли сокращать его жизнь, сообщая убийственную новость. Из всего этого я заключаю, что у вас плохая профессия.