История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10 - Джованни Казанова

— Двое не могли, а один прибыл слишком поздно, и это правда.

— Очень хорошо. Если герцог позволит, они окажут мне честь, согласившись на дуэль, по одному. На пистолетах, разумеется, потому что не дерутся на шпагах с рукой на перевязи.

— Мы поговорим об этом. Моя дочь хочет урегулировать дело до приезда герцога, и вы правильно сделаете, предоставив ей возможность действовать, потому что их трое и можно держать пари, что вы не убьете всех троих.

— Ваша дочь должна стать красавицей.

— Вы будете ужинать сегодня вечером с ней у меня, потому что она больше не любовница герцога. Она выходит замуж за Месиери.

— Если ваша дочь нас помирит, я предпочитаю мир войне, если только не страдает моя честь.

— Но почему эта перевязь в течение шести месяцев?

— Я чувствую себя хорошо, но моя рука опухает, если я оставляю ее свободно висящей хотя бы на час. Вы увидите это после обеда, потому что вы обедаете со мной, если хотите, чтобы я ужинал с вами.

Итак, Вестрис, которого я не знал, Баллетти, которого я любил, как самого себя, и другая из компании, которую я не знал, и офицер, который был влюблен во вторую дочь Тоскани. Они пришли поздравить меня с поступлением на службу к герцогу, такую почетную. Но Баллетти был без ума от радости. Он принимал самое большое участие в моем бегстве из Штутгарта; читатель знает, что я должен был жениться на его сестре. Этот парень обладал душой более высокой, чем бывает у танцора, и большим умом, помимо своего таланта, которым он отличался; герцог его высоко ценил. У него был небольшой дом, примыкающий к пригороду, и в нем была прекрасная комната для меня, он просил меня ее занять, он уверял, что неважно, что герцог знает, что я его лучший друг, и что я буду у него жить вплоть до прибытия герцога, потому что, естественно, я буду жить потом при дворе. Я сдался на его уговоры и согласился. Было еще рано, и мы все отправились к дочери Тоскани.

Я любил ее в Париже, когда она еще не была вполне сформировавшейся, и, оказавшись передо мной такой, какой она теперь стала, ей не трудно было собой гордиться. Она показала мне весь свой прекрасный дом и свои украшения, рассказала историю своих амуров с герцогом, их разрыва из-за его постоянных измен, и своего замужества с человеком, которого она презирает, но которого ее ситуация заставляет на ней жениться. В час обеда мы все направились в гостиницу и встретили там полковника, который был главным участником затеи отдать меня в солдаты. Он поднял руку к шляпе первым и пошел своей дорогой. С этой шайкой друзей я провел обед очень весело. После обеда я пошел селиться у Баллетти, поставив под навес мою почтовую коляску, и в сумерки мы направились к Тоскани, где я нашел двух красоток, чьи прелести вскружили мне голову: ее дочь и жену Вестриса, которую герцог отдал ему, после того, как заимел от нее двух детей, которых признал. Эта Вестрис, хотя и очень красивая, понравилась мне лишь своим складом ума и своим изяществом, которое выдавало в ней существо, рожденное, чтобы быть комедианткой. У нее был только один дефект: она картавила. Поскольку Тоскани-дочь проявляла сдержанность, я позволил себе за столом обратить мои куры, в основном, в сторону Вестрис, чей муж не был ревнив, потому что, в полном согласии с ней, не любил ее. В этот день распределились роли небольшой комедии, которую должны были представить по приезде герцога; молодой автор, который находился в Луисбурге, сочинил ее, надеясь, что она убедит суверена взять его к себе на службу в качестве поэта.

После ужина, разговаривая об этой пьеске, в которой Вестрис играла главную роль, роль маленькой любовницы, попросили ее почитать, и она исполнила просьбу с величайшим усердием.

— Ваша игра идет от души, — сказал я ей, — вы выражаете чувства таким образом, что можно поклясться, что все, что вы говорите, — это ваше, а не персонажа. Как жаль, мадам, что кончик вашего языка не позволяет вам произносить букву «р».

При этих словах весь стол мне зашикал. Мне сказали, что это не недостаток, но шарм, выражение приобретает нежность, становится более интересным, привлекает больше внимания, актриса, которая так не говорит, завидует той, которая имеет такую возможность. Я не отвечал, но смотрел на Вестрис.

— Полагаете ли вы, — говорит мне она, — что я притворяюсь?

— Нет, я так не думаю, потому что отдаю вам справедливость.

— Человек, меня любящий, который говорит чистосердечно, что — вот, это так жалко! — доставляет мне гораздо больше удовольствия, чем те, кто думает мне понравиться, говоря, что это сама красота; но от этого нет лекарства.

— Как, мадам? Разве нет средства? У меня есть одно от моего непогрешимого аптекаря. Отвесьте мне пощечину, если завтра я не заставлю вас говорить эту роль без того, чтобы проявился ваш недостаток; но если я заставлю вас читать эту роль так, как, например, читает ее ваш муж, вы позвольте мне нежно вас расцеловать.

— Я согласна. Что я должна делать?

— Ничего, кроме как позволить мне поколдовать над вашей тетрадью; и я не шучу. Дайте ее мне. Вам не нужно будет читать ее этой ночью. Завтра я принесу ее вам в девять часов утра, чтобы получить пощечину или поцелуй, если ваш муж не будет против.

— Отнюдь нет, но мы не верим в колдовство.

— Если мое колдовство не поможет, я получаю пощечину.

Она оставляет мне роль. Мы говорим о других вещах. Мне сочувствуют, видя, что моя рука немного опухла; я рассказываю компании историю дуэли, все мной восхищаются, я возвращаюсь домой, влюбленный во всех, но особенно в Вестрис и в Тоскани. У Баллетти дочка трех лет, поразительно красивая.

— Как ты завел здесь этого ангела?

— Вот ее мать, которая, по праву гостеприимства, будет спать с тобой.

Это была служанка, красивая до невозможности.

— Я принимаю твое предложение, друг мой, на завтрашний вечер.

— Почему не этой ночью?

— Потому что колдовство займет у меня всю ночь.

— Как? Это не шутка?

— Нет. Это всерьез.

— Ты сошел с ума?

— Нет. Ты увидишь. Иди спать, и только оставь мне свет и принадлежности для письма.

Он идет спать, и я провожу шесть часов, переписывая роль Вестрис, ничего не меняя, кроме оформления фраз, заменяя слова так, чтобы не встречалось «эрре» или «ре», потому что теперь не пишут больше сочетания «эрре», как писал мой дед, теперь пишут «ре». Это неприятная работа, но у меня было сильное желание целовать прекрасные губы Вестрис в присутствии ее мужа.

В роли стоит: Les procédés de cet homme m'outragent et me désespèrent, je dois penser à m'en défaire. Я изменяю эту фразу, я ставлю: Cet homme a des façons qui m'offensent et me désolent, il faut que je m'en défasse. Там стоит: Il me croit amoureuse de lui. Я ставлю: Il pense que je l'aime.[42] И иду так до конца; затем я сплю три часа, одеваюсь, и Баллетти, который видит, что я сделал, предупреждает, что молодой автор пошлет мне все мыслимые проклятия, потому что Вестрис наверняка скажет герцогу, что он должен заставить его писать для нее без «р». И так и будет.