История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10 - Джованни Казанова

В таких местах, где не занимаются ничем, кроме как едят, пьют, прогуливаются, играют, танцуют и разглядывают девушек, жизнь недорога. За место у табльдота, где предлагается обычно до тридцати блюд, платят только один французский малый экю, и за такую же небольшую сумму можно хорошо устроиться на ночлег. Те, кто живет в этом месте круглый год, зарабатывают за три месяца то, чего им хватает, чтобы дожидаться остальные девять месяцев возвращения курортного сезона.

Я вернулся к себе в полдень, выиграв двадцатку луи. Я располагал четырьмя сотнями цехинов и намеревался обеспечить себе то, что называется респектабельным времяпрепровождением.

Я захожу в лавку, чтобы подняться в свою комнату, и вижу девушку девятнадцати-двадцати лет, крупную брюнетку, с большими черными глазами, очень хорошо сложенную, с серьезным выражением лица, отмеривающую ленты. Это, должно быть, племянница, что спит в кабинете в шести шагах от моей кровати. Я поражен, но не показываю виду. Я присел на минутку, но она едва меня приветствует: у нее нет времени. Ее тетя спускается, чтобы сказать мне, что сейчас соберут на стол, я поднимаюсь, вижу четыре прибора и служанку, которая несет суп секунду спустя и спрашивает меня без всякого фасону, на что ей купить вино, если я его хочу, потому что эти буржуа пьют только пиво. Это мне нравится, и я даю ей, на что купить две бутылки бургонского. Поднимается торговец шляпочник и показывает мне золотые часы с репетицией, с золотой цепью, все из Парижа, новое и от известной фирмы. Он спрашивает, сколько это может стоить.

— По меньшей мере, сорок луи.

— Месье хочет мне их продать за двадцать, но с условием, что я должен буду их ему вернуть завтра, если он даст мне двадцать два.

— Сделайте это.

— У меня нет денег.

— Я одолжу вам с удовольствием.

Я даю ему двадцать луи, он быстро спускается, возвращается отдать мне часы, которые я кладу в мою шкатулку, и мы садимся за стол. Прожженная дыра в полу показывает тех, кто может зайти в лавку, пока мы обедаем. Жена сидит справа от меня, муж — слева, и племянница напротив, что мешает мне на нее глядеть, и за все время обеда не произносится и двадцати слов. Я нахожу суп превосходным, бульон, первое и жаркое — исключительными; хозяйка говорит мне, что жаркое было за мой счет, потому что они небогаты. Я нахожу эту искренность замечательной, и такое поведение — очень порядочным. Я прошу отведать моего вина, и она соглашается, говоря, что она хотела бы быть немного пообеспеченней, чтобы иметь возможность выпивать полбутылки вина каждый день; муж говорит то же самое.

— Но мне кажется, что ваша коммерция…

— Наша торговля нам не принадлежит, у нас долги в Льеже, и у нас огромные расходы. До сих пор мы очень мало продали.

— Я действительно поражен. Я думал, что все идет лучше. У вас только шляпы?

— Извините. У нас есть платки из Китая, чулки из Парижа и манжеты. Находят все слишком дорогим и уходят.

— Я куплю у вас всего и приведу сюда моих друзей. Позвольте мне действовать. Я хочу быть вам полезен.

— Мерси, возьмите один или два пакета этих платков, и чулки большого размера, потому что у месье крупная нога.

Мерси берет все это. Я нахожу платки превосходными, и чулки очень хорошими. Я покупаю дюжину платков и шесть пар чулок и обещаю сделать так, что менее чем в двадцать четыре часа они продадут все чулки и платки, что есть в лавке. Они благодарят и полагаются на меня. После кофе, который тоже идет за мой счет, тетушка говорит племяннице, чтобы та остерегалась будить меня утром, когда встает; та отвечает, что оставляет всегда свои башмаки в лавке. Я говорю ей не беспокоиться, потому что я сплю крепко.

После обеда я иду в лавку оружейника, чтобы купить пистолеты, которые хочу подарить моему брату, потому что я решил ехать в Париж сразу после Спа. Оружие в Льеже недорого. Оно красивое, но не столь уж надежное. Я спрашиваю у него, не знает ли он торговца, у которого я живу.

— Мы двоюродные братья.

— Он богат?

— Он в долгах.

— Почему?

— Потому что он несчастлив, как все порядочные люди.

— А его жена?

— Это она его содержит в силу своей экономности.

— Знаете ли вы ее племянницу?

— Конечно. Это помешанная, которая набожна и в силу своей щепетильности отваживает от их коммерции постоянных клиентов.

— Что, по вашему мнению, она должна делать, чтобы приваживать постоянных клиентов?

— Чтобы она была более учтива и чтобы не строила из себя недотрогу, если кто-то хочет ее поцеловать.

— Такая ли она на самом деле?

— Такая ли она? Попытайтесь, и вы увидите. Она дала, еще недели не прошло, пощечину офицеру. Кузен ее отругал, и она хотела вернуться в Льеж, но его жена его успокоила. Она, по крайней мере, красива. Вы не находите?

— Да, но если она такова, как вы говорите, нужно оставить ее в покое.

Вооруженный этой информацией, я решил уйти из этого дома, потому что Мерси мне настолько понравилась за столом, что я предвидел, что она не сможет надолго обойтись от того, чтобы не увидеть меня сидящим на ее кровати, а я ненавидел всяких Памел и Шарпийон.

В течение послеобеденного времени я зашел в лавку вместе с Ржевуским и Роникером, которые, чтобы доставить мне удовольствие, купили более чем на пятьдесят дукатов товаров, и на следующий день принцесса и жена Томатис скупили все платки. Вернувшись домой в десять часов, я нашел Мерси спящей, как и в предыдущую ночь. На следующее утро торговец поднялся, чтобы забрать часы и дать мне двадцать два луи, но я хотел только мои двадцать. Я сказал ему, что, будучи уверен в залоге, я всегда ему буду готов открыть мой кошелек, но абсолютно не желаю никакого барыша. Он спустился обратно, полный благодарности, и его жена поднялась, чтобы выразить те же чувства.

Приглашенный к Томатису, я не мог с ними обедать; но, любопытствуя относительно богомолки, сказал, что буду у них ужинать, и что оплачу расходы сверх обычного; они дали мне превосходный ужин, за мои деньги, разумеется, попивая доброе бургундское, которое Мерси смаковала впервые. К концу ужина, когда она вышла из комнаты, чтобы куда-то пойти, я сказал тетушке, что ее племянница очаровательна, и что очень жаль, что она такая грустная. Она мне ответила, что та наверняка изменит свой характер, или недолго останется в их лавке.

— Она такая со всеми мужчинами?

— Со всеми.

— Она никогда не любила?

— Она так говорит, но я этому не верю.

— Я удивлен, что она спокойно спит, зная, что в шести шагах от нее находится мужчина.

— Она не боится.

Она возвращается и желает нам спокойной ночи, я предлагаю ее поцеловать на ночь, она уклоняется и, чтобы свободно раздеться, ставит перед дверью кабинета кресло, которое должно помешать мне видеть ее в рубашке. Они уходят, я также ложусь, находя такое положение невыносимым и даже ненормальным, потому что Мерси знает, должна знать, что имеет право понравиться. Несмотря на это, я ложусь спокойно, и утром, при моем пробуждении, я ее не вижу. Мне хотелось поговорить с ней с глазу на глаз и принять решение в зависимости от того, что она мне скажет; но я не знал, как к ней подступить. Между тем, торговец воспользовался моим предложением, принося ко мне заклады и получая за них процент. Я предоставлял ему это преимущество, ничем не рискуя, я был этому очень рад, и, как он сам, так и его жена говорили, что счастливы, что убедили меня продолжать у них жить. Я же решил продолжать игру в их собственных интересах.