История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10 - Джованни Казанова

После этих слов он меня обнял, проливая слезы, и пошел, без пальто, без другой рубашки, в шелковых чулках, с тростью в руке, и оставил меня неподвижно стоящим, окаменевшим и в отчаянии оттого, что должен идти передать эту ужасную новость молодой беременной женщине, которая обожала этого несчастного, который, между тем, ее любил. Единственное, что давало утешение моей душе, было то, что сознавая себя влюбленным в нее, я был уверен, что она не останется без поддержки… Я благодарил бога и судьбу, что был достаточно богат, чтобы дать ей возможность жить свободно.

Я пошел к ней и, чтобы ее пощадить, сказал, что мы можем обедать, потому что маркиз занят еще в одной партии, которая продлится до вечера. Она вздохнула, пожелала ему удачи, и мы пообедали. Я настолько хорошо маскировался, что она не нашла ни малейшего повода встревожиться. После обеда я предложил ей пойти прогуляться в сад капуцинов, который находился в сотне шагов от нас, и она с удовольствием согласилась. Чтобы настроить ее воспринять новость с ясной головой, я спросил у нее, поймет ли она своего любовника, если, участвуя в деле чести, он предпочтет быть убитым врагами, но пойти попрощаться с ней, прежде чем подумать о спасении.

— Я его отругаю, — говорит она. Он должен думать о своем спасении, а не о том, чтобы остаться со мной. Что, разве с моим мужем случилось такое? Говорите ясно. Я люблю его достаточно сильно, чтобы выдержать подобный удар, особенно имея такого друга, какого я полагаю в вас. Говорите.

— Хорошо. Я скажу вам все. Но будьте уверены, слушая меня, что вы должны относиться ко мне как к нежному отцу, который вас любит, который никогда не допустит, чтобы вы в чем-то нуждались, и останется таким до смерти.

— Я уже не несчастна. Говорите.

Тогда я рассказал ей всю эту короткую историю и слово за словом разговор, который у нас возник, когда он меня покидал, и который завершался словами: «Я оставляю тебе Шарлоту, которая была бы счастлива, если бы я ее никогда не узнал».

Она осталась на несколько минут неподвижной и в задумчивости, устремив взгляд своих прекрасных глаз в землю, затем осушила слезы и, глядя на меня грустно и нежно, сказала, что если она может рассчитывать на меня, этого ей будет достаточно, чтобы не чувствовать себя несчастной.

— Я вам клянусь, — сказал я ей, — что никогда вас не покину, если только не передам вас в руки вашего мужа, по крайней мере, если не умру прежде.

— Этого мне достаточно. Я клянусь вам в моей вечной благодарности и в покорности, как хорошая девушка.

Затем она немного подумала о поспешном отъезде несчастного и увидела в этом отчаяние, с возможной альтернативой самоубийства. Она думала о его поступке только с тем, чтобы его оправдать. Отнеся все к несчастной страсти к игре, она его совершенно не осуждала. Поскольку он ей рассказывал несколько раз историю марсельезки, которую оставил в Милане в гостинице, дав только совет положиться на меня, она оценила как уникальную ситуацию, которая делала меня во второй раз хранителем девушки, что несчастный игрок оставлял беременной на восьмом месяце.

— Разница, — сказал я ей, — лишь в том, что я решил судьбу первой, найдя ей мужа, в то время как у меня никогда не достанет смелости решать судьбу второй подобным же образом.

— Пока Кроче жив, я не стану ничьей женой; и хотя я твердо придерживаюсь этой мысли, я рада, что я свободна.

Вернувшись к себе, я посоветовал ей отослать слугу, оплатив ему дорогу до Безансона, его родины, где она его наняла, чтобы избежать дурных предположений, которые могли у него возникнуть. Я помог ей продать все рубашки и старую одежду своего бедного друга, а также коляску, поскольку моя была лучше. Она показала мне все, что у нее осталось — белье и три или четыре небогатых платья. Мы оставались в Спа еще четыре дня после отъезда несчастного, никуда не выходя. Она видела, что я люблю ее более, чем отец, она говорила мне это и была мне благодарна за то, что я воздерживался от любовных поползновений. Я часами удерживал ее в своих объятиях, целуя ее прекрасные глаза, не стремясь ни к чему сверх того, чтобы удовлетворить мою нежность; я утешался тем, что моя сдержанность наполняла ее благодарностью. Когда у меня возникал соблазн вообразить, что я ошибаюсь, возмущенный этой мыслью, я отстранялся. Таков чувствительный мужчина, который имеет несчастье влюбиться.

Поскольку ей понадобилась небольшая шляпка для путешествия, гостиничный слуга пошел спросить ее у льежки, и Мерси принесла несколько. Она покраснела, когда меня увидела, и я ничего не сказал; но моя новая подруга хорошо посмеялась, когда я рассказал ей, когда та ушла, что это от нее я получил тот удар кулаком, что украсил мое лицо синяком, который она увидела при своем прибытии в Спа. Она была восхищена моей удалью, когда я не поддался на демонстрацию раскаяния девушки. Она сочла это игрой, проделанной той по соглашению с хозяйкой. Мы выехали из Спа без слуги, и в Льеже наняли лошадей до Люксембурга, направившись через Арденны. Пришлось так поступить, чтобы избежать Брюсселя, где она опасалась сюрприза. В Люксембурге мы наняли слугу, который служил нам, через Метц и Верден, вплоть до Парижа. Моя дорогая дочь в путешествии желала спать со своим новым папой и засыпать у него на руках. Моя любовь успокаивалась, и это баловство заставляло ее смеяться. Она говорила мне, что, поступая так, мы не делаем ничего, достойного упрека, и мы были убеждены, что будем нежно любить друг друга всю жизнь. Я предвидел, что наши отношения станут другими после ее родов, и строил по этому поводу самые нежные иллюзии; но дело не пошло подобным образом. Мы поселились по приезде в отеле Монморанси на улице Монморанси.

Париж показался мне новым миром. М-м д'Юрфэ была мертва, мои старые знакомые сменили дом или судьбу, богатые обеднели, бедные разбогатели, девицы для развлечения — все новые, те, что я знал, удалились в провинцию, где все то, что происходило в Париже, скрылось в облаках. Я увидел не только новые строения, из-за которых я не узнавал улиц, но и целые новые улицы, так странно расположенные в этой новой архитектуре, что я терялся. Париж мне показался лабиринтом. Выйдя пешком и желая пройти к церкви Сен-Эсташ на улице Сент-Оноре, чтобы направиться к Лувру, и, не найдя прежнего расположения отеля Суассон, я положительно заблудился. Обширные круглые строения с нерегулярными выходами и маленькие улицы, более широкие, чем длинные — вершина безумной французской архитектуры — которые казались новаторскому гению нации шедеврами. Вкус спектаклей принял новое направление: новые правила, новые актеры и актрисы; все стало более дорогим, нищенство, для удовлетворения своих забот, стекалось толпой, развлекаясь на новых променадах, которые политика и скупость организовали им на бывших крепостных стенах большого города. Роскошь тех, кто, улыбаясь, прогуливался, только в колясках, проявляла себя в контрастах. Две крайности, раз за разом и взаимно, давали друг другу зрелище и были его актерами. Только такому городу как Париж понадобилось всего четыре-пять лет, чтобы явить взгляду наблюдателя такие большие изменения.