История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10 - Джованни Казанова

— Я удивлен, что она спокойно спит, зная, что в шести шагах от нее находится мужчина.

— Она не боится.

Она возвращается и желает нам спокойной ночи, я предлагаю ее поцеловать на ночь, она уклоняется и, чтобы свободно раздеться, ставит перед дверью кабинета кресло, которое должно помешать мне видеть ее в рубашке. Они уходят, я также ложусь, находя такое положение невыносимым и даже ненормальным, потому что Мерси знает, должна знать, что имеет право понравиться. Несмотря на это, я ложусь спокойно, и утром, при моем пробуждении, я ее не вижу. Мне хотелось поговорить с ней с глазу на глаз и принять решение в зависимости от того, что она мне скажет; но я не знал, как к ней подступить. Между тем, торговец воспользовался моим предложением, принося ко мне заклады и получая за них процент. Я предоставлял ему это преимущество, ничем не рискуя, я был этому очень рад, и, как он сам, так и его жена говорили, что счастливы, что убедили меня продолжать у них жить. Я же решил продолжать игру в их собственных интересах.

На пятый или шестой день я проснулся раньше Мерси, встал, надев на себя только домашнее платье, но через мгновенье она проснулась и, видя, что я направляюсь к ней, спросила, чего я хочу. Я ответил, присев на ее кровать с очень ласковым и добрым видом, что хочу только пожелать ей доброго утра и немного поболтать с ней. Она была завернута в свою простыню, как будто было очень жарко; но хотя ее кровать была очень узкая, это не могло помешать мне протянуть мои руки к ней. Я прошу, сжимая ее, позволить мне ее обнять, и она резко отклоняется. Ее тон меня раздражает, я просовываю свои руки снизу под ее простыню и быстро провожу по ее ногам, вплоть до самого важного места. Мерси мгновенно достает свою руку наружу и сжатым кулаком наносит мне удар в нос, прекращая мои нежности. У меня сразу же обильно идет кровь, превосходно приводя меня в себя, я отступаю и умываюсь холодной водой, пока кровь не останавливается, а Мерси в это время одевается и спускается вниз.

Когда я остановил кровь, у меня остался след удара, от которого мое лицо выглядело ужасно. Я зову через окно парикмахера, который живет там же внизу, он наскоро меня причесывает, укладывает мои волосы в кошелек и уходит. Торговка поднимается, чтобы показать мне форелей, и удивлена, видя меня обезображенным. Я объясняю ей причину, мягко, не жалуясь и наоборот, признавая свою ошибку. Я плачу за форелей и ухожу, не слушая ее причитаний. Я иду, прикрывая свою физиономию платком, в дом напротив, откуда, как я видел из окна накануне, уехала миледи герцогиня Ричмонд. Половина апартаментов, говорит мне хозяин, сдана итальянскому маркизу, который прибудет из Льежа; он предлагает мне другую половину, и я ее беру. Я беру также местного слугу и иду сразу же забрать все мои вещи от льежки, не обращая внимания на ее не только просьбы, но и слезы. То, что она мне говорит, впрочем, никак не может меня переубедить, так как, обещая, что я больше не увижу Мерси, она оправдывает и Мерси, упрекая меня, допуская, как она и должна была бы сделать, что я захотел ее пощупать, и, что более разумно, предлагая высечь грубиянку.

Я иду в мое новое жилище, где у меня две комнаты и кабинет. Англичанин заверяет меня, что уберет последствия удара у меня на лице в течение часа и синяк — за двадцать четыре часа, и предоставив ему возможность действовать, я получаю обещанное. Он протирает меня винным спиртом. Стыдясь показываться в таком состоянии, я провожу день у себя. Торговка приходит в полдень принести мне моих форелей и, заверяя, что Мерси раскаивается до слез, что так со мной обошлась, она обещает мне, что если я вернусь, девушка выдаст мне любое удовлетворение, какого я могу пожелать.

— Вы же понимаете, что если я так сделаю, мое приключение станет достоянием публики, что сделает меня смешным и, кроме того, нанесет ущерб чести вашего дома и самой вашей племянницы, которая не будет уже считаться благочестивой.

Я предлагаю ей задуматься над историей с пощечиной, причем она удивлена, что я о ней знаю, и доказываю неосмотрительность того, что она предлагает, толкая меня на жестокость по отношению к этой несчастной. Я заканчиваю, говоря ей, что если бы я был чересчур мнительным, я мог бы заподозрить ее в сообщничестве. Льежка при этих последних словах впадает в отчаяние и заливается настоящими слезами. Поскольку ее слезы могут быть искренними, я ее успокаиваю, прошу у нее прощения, и она уходит. Полчаса спустя приходит ее муж, принося мне двадцать пять луи, что я одолжил ему на золотую табакерку с бриллиантами, и предлагает мне дать ему двести луи за кольцо, которое стоит четыреста. Оно будет мое, говорит он мне, если владелец не вернет мне в неделю двести двадцать луи. Деньги мне не лишние, я осматриваю камень, который должен весить шесть каратов, как говорят, прекрасной воды, и говорю, что пойду на это дело, если владелец даст мне квитанцию о продаже. Я дам ее вам сам, в присутствии свидетелей.

— Прекрасно, в течение часа я дам вам деньги, потому что хочу дать вынуть камень. Это должно быть неважно для владельца, потому что я велю вставить его обратно, так, как он есть, за мой счет. Если он заберет его, двадцать луи будут ваши.

— Мне надо у него спросить, не будет ли он возражать, чтобы вынимали камень.

— Хорошо; но скажите ему, что если он не согласится, я не берусь за это дело.

Он уходит и возвращается вместе с ювелиром, который говорит, что готов гарантировать мне, что камень весит по меньшей мере на два грана больше.

— Вы его взвешивали?

— Нет, но это все равно.

— Возьмитесь же за это сами.

— У меня нет такой суммы.

— Почему владелец не хочет, чтобы кольцо размонтировали? Это ему ничего не будет стоить.

— Он этого не хочет совершенно точно.

— Он волен этого не делать, как и я — не давать ему ни су.

Они уходят, и я рад, что устоял. Было очевидно, что если владелец кольца не согласился его разбирать, учитывая, что ему нужны деньги, как он говорит, то либо камень фальшивый, что можно понять по его весу, либо имеет внутри накладку.

Я провожу день за писаниной, отменив все визиты; я ужинаю, иду спать, и на рассвете поднимаюсь, чтобы посмотреть, кто стучится в мою дверь. Я вижу Мерси. Я впускаю ее и, вернувшись обратно в кровать, спрашиваю, чего она хочет, придя ко мне в такой час. Она садится ко мне на кровать и силится излиться в бесполезных извинениях. Рассуждать, чтобы убедить кого-то в его неправоте — мой любимый конек, я спрашиваю ее, почему, отвергнув, подобно тигру, ласки человека, сраженного ее прелестями, она поставила меня в необходимость сделать то, что я сделал.

— Ложась в кабинете, я повиновалась моей тете. Ударив вас кулаком, о чем я глубоко сожалею, я следовала непроизвольному движению души, которая сочла себя оскорбленной; и неправда, что я уверена, что каждый мужчина, который меня видит, должен потерять разум. Я подчиняюсь долгу, и вы согласитесь, что ваш долг — меня уважать, как и мой, — себя защищать.