Песни/Танцы - Алексей Ручий

Зря он это добавил. Слово «суд», кажется, в конец убило Седого, он принялся плакать еще сильнее. Психологом полковник оказался никаким. Немного поразмыслив, он, видимо, понял это и сам, так как поспешил удалиться. Соломоново решение.

– А вы, ребята, тоже со схода? – спросил нас лысоватый, который тоже разумно решил оставить седого в покое.

– Ага.

– Лихо вы в автобусе закрутили…

– Так это ж не мы, это все омоновцы.

Лысоватый рассмеялся.

– А и вправду они, чего им только дома не сидится?..

– Дома – дети и жены.

Теперь уже рассмеялись мы все. Седой, наконец, прекратил плакать. Теперь он смотрел невидящим взглядом в одну точку на стене. Торжество абсурда продолжалось.

Потом нас начали, наконец, вызывать для ознакомления с составленными на нас протоколами. Всюду сновали полицейские – в этот вечер их было в участке много, чересчур много – можно было подумать, что проводится какая-то специальная операция, конечной целью которой является полное искоренение преступности в Городе – столько сил было задействовано.

Первым по очереди был я. Я прошел в соседнее помещение. За столом сидела девушка-лейтенант, перед ней на столе лежали заполненные протоколы.

– Фамилия? – спросила она.

Я назвал свою фамилию.

– Садись, знакомься. Она пододвинула мне протокол. Я сел на стул напротив нее и принялся читать.

Протокол сухим языком описывал факты моего задержания. Участвовал, скандировал, не слушался законных распоряжений полиции… Это их-то распоряжения законные? Ну-ну. А народ, получается, как всегда беззаконие творит…

– И что? – спросил я лейтенанта.

– Надо написать: согласен – не согласен.

– А как вы думаете?

– Я не в гадалки с тобой играю.

Я написал, что не согласен с протоколом. Хотелось написать больше, хотелось высказать, как я ненавижу эту лживую власть, которая бросает ОМОН на мирных граждан, пришедших отстоять свои права…

– Чего вам дома-то не сидится? – спросила меня лейтенант, глядя, как я вывожу буквы в протоколе.

– Совесть не позволяет…

– И что – с совестью легче живется?..

Риторический вопрос. Что называется не в бровь, а в глаз. Конечно, я мог бы дать ей более-менее развернутый ответ, но вряд ли бы она поняла. Я промолчал.

– Мы с тобой, кстати, из одного города… – как бы ненароком сказала лейтенант.

– Да? Бывает… – Тоже мне землячка нашлась.

– Чего тебе власть-то нынешняя сделала? Все возможности есть, живи себе – не хочу… – она, видимо, решила залезть ко мне в душу, раз уж мы по случайности родились в одном месте. Со мной такое не пройдет. Не того я сорта.

– А вы чего родину-то покинули? – задал я ей ответный вопрос.

На этот раз пришла ее очередь промолчать. Мой вопрос тоже был из разряда риторических.

– Работу там не найти? – решил подсказать я ей верный ответ. – Или сразу правильный смысл жизни? Не хочется детей растить в загибающейся провинции? Или что?..

Продолжать этот ряд можно было бесконечно долго, но я не стал, пожалел ее. Рыба ищет где глубже, а человек – где лучше. Она тоже сбежала оттуда однажды, а теперь заблудилась в лабиринте. Живет сегодняшним днем. Снимает квартиру или вообще комнату в коммуналке поблизости, с соседями-мигрантами или же алкоголиками, в редкие выходные ходит по торговым центрам и думает, что проводит время, а на самом деле просто прожигает его; в жизненных планах ее предсказуемо значится квартира, купленная в ипотеку и достаточно безвкусно обставленная мебелью из ИКЕИ, да, может, еще недорогой корейский автомобильчик небольших габаритов – этакий дамский вариант. В общем, стандартный набор приезжей девушки, изо всех сил старающейся стать местной, но неизменно остающейся в категории «понаехавших».

– Давай подписывай там, где галочки стоят, – по тому, как резко всякая любезность слетела с ее лица, я понял, что попал в точку. Причем в болевую.

– Ага, сейчас. – Я поставил свои автографы в протоколе. – Когда нас отпустят-то?

– До суда не отпустят…

Вот такие расклады. Твое право на правду заканчивается там, где начинается их право на «пресечение незаконных действий». Я вспоминаю фразу из читанного еще до армии Савинкова – русского революционера начала двадцатого века: «Это виселица. Это закон». С тех пор ничего не изменилось. Разве что появилась немного кривая интернетовская шутка в виде перефразированных слов президента: «Не нравится мой ОМОН – идите в мой суд»…

– И когда суд?

– Это не раньше утра. Иди, зови своих подельников.

– Ага, конечно. Вы им повестку пришлите – в коридор.

– Тоже мне шутник нашелся. Не хочешь – не зови, сама вызову.

Парней я все-таки сам позвал. Пусть сидит девчонка-лейтенант, чего уж там… В конце концов это не она виновата, что лабиринт враждебной реальности не оставил ей никаких альтернатив.

Первым пошел Глеб, за ним Быра. Пока они отсутствовали, я познакомился с лысоватым, его звали Вадим, он оказался членом одной из незарегистрированных либеральных партий. Мы немного обсудили прошедшие выборы, наши собственные перспективы в отделении, поспорили, когда всех нас отвезут в суд. Седой больше не плакал, но как-то совсем сник. Вадим сказал, что к нему приехала жена, но ее не пускают в отделение. Мужику можно было только посочувствовать – повезло же ему оказаться не в то время не в том месте…

После Глеба и Быры вызвали Вадима, а затем Седого. Когда оформление было окончено, появился какой-то новый майор в сопровождение штатского и девушки-лейтенанта. Нас повели в камеру предварительного задержания, где, по всей видимости, нам предстояло провести ночь.

И вот тут Седому стало совсем худо. Он внезапно оступился, схватился за сердце и осел на пол. По его лицу, приобретшему землистый оттенок, катились крупные капли пота. Все застыли в оцепенении.

– Вызывайте скорую, ему, похоже, плохо, – первым пришел в себя Вадим.

Майор матерно выругался.

– Что с тобой, мужик? – тот, который был в штатском, склонился над Седым.

– Да сердце у него по ходу, скорую вызывайте, – в один голос поддержали мы Вадима.

– Сейчас… – на наш призыв в итоге откликнулась только девушка-лейтенант, которая побежала в дежурку.

Когда она исчезла за дверью, штатский сказал нам:

– Чего стоите? Поднимайте своего товарища-революционера.

Они с майором так и остались безучастно стоять, пока мы вчетвером помогали Седому подниматься с пола и усаживали его на скамейку. В это время вернулась лейтенант с кружкой воды и дала Седому попить.

– Товарищ майор, – обратилась она к старшему по званию, – скорая будет через пятнадцать минут.

– Ну, тогда следите за ним тут, а этих, – он указал на нас, – в камеру.

В итоге нас увели в стеклянный «аквариум» камеры предварительного заключения, предварительно заставив снять ремни и шнурки и забрав часы с мобильными телефонами – «для нашей же безопасности» – Седой же остался на скамейке в коридоре. Минут через двадцать-двадцать пять мимо «аквариума» прошествовала бригада скорой помощи. Еще через десять минут они прошли в обратную сторону, сопровождая немного оклемавшегося Седого.

– Отмаялся, бедолага, – сказал Глеб.

– Не ходите, дети, в Африку гулять…

– В Африке гориллы, злые крокодилы…

– …И гадкий, нехороший, жадный Бармалей! Никого не напоминает?

Мы засмеялись. Ночка предстояла веселенькая.

Потом медленно потянулись часы. Отделение опустело, соседние камеры набили бомжами и гастарбайтерами, у которых не было регистрации. В коридоре выключили все лампы, теперь в камеру свет проникал только через окно дежурки, в которой продолжалось всенощное бдение полицейских.

Пару раз мы по очереди отпросились в туалет – покурить и справить нужду. Каждый раз дежурившие полицейские делали это неохотно, словно мы отвлекали их от какого-то важного занятия.

За стенами отделения на город опустилась ночь, а мы сидели в полумраке камеры, не имея никаких новостей из внешнего мира, не зная, что происходит в стране. Хотелось верить, что что-то хорошее, но наши знания об объективной реальности заставляли думать скорее об обратном. В любом случае что-то должно было происходить, мы понимали, что мир – наш мир – уже никогда не будет прежним.

– Интересно, наши хотя бы в местный парламент прошли? – высказал свою мысль вслух Вадим.

– А какая разница? При нынешней ситуации оппозиция в парламенте все равно ничего не сможет сделать, надо менять систему целиком, – резонно заметил ему Глеб.

– Это да…

В итоге нами было принято единственное логическое решение – ложиться спать. До утра наше положение уже не изменится. Мы растянулись на деревянных нарах.

Я провалился в сон почти сразу же, и мне снился Зиккурат. Вокруг него бушевало восстание, жрецы Зиккурата должны были пасть…