Куда уходит солнце? Повесть - Соломея Лютова

Куда уходит солнце?

Повесть

Соломея Лютова

Иллюстратор Соломея Лютова

© Соломея Лютова, 2017

© Соломея Лютова, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4485-1501-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Куда уходит солнце?

Повесть

Песни прощальные, гавани дальние

В жизни у каждого сказка своя.

(Н. Н. Добронравов)

Глава первая. Фотография

На книжной полке в моей комнате стоит цветная фотография, на которой запечатлена я.

Я сижу у окна за письменным столом и что-то калякаю красной ручкой в альбоме для рисования.

На мне надеты розовые колготки и светло-кремовая футболка. Мои ноги ещё не достают до пола, и на стуле я сижу в позе лягушонка.

У меня отвлечённый взгляд – меня запечатлели в тот момент, когда я не ожидала этого. Но я помню тот момент, тот короткий эпизод из моей жизни.

Меня фотографировал отец: он попросил меня посмотреть в объектив и улыбнуться.

Я посмотрела в объектив, но не улыбнулась: я была слишком увлечена своим занятием – рисованием.

На снимке у меня светло-русые детские жиденькие волосёнки – мне там не больше трёх лет.

Сквозь тонкие белые шторы с узором в виде больших голубых цветов пробиваются солнечные лучи, падая на подоконник, и по нему тянутся косые тени от оконных рам.

Комната оклеена теми старыми обоями с васильковым орнаментом. Фотография проникнута светлым, радостным и сказочным настроением…

Как же мне хочется снова оказаться у солнечного окна, запечатлённого на фотографии, сесть на подоконник, откинуть лёгкие белые шторы с голубыми цветами и увидеть зелёную улицу, весну, заросшую кустами и травой территорию детского сада, автобусную стоянку с маленькими жёлтыми автобусами, которых теперь уже нет.

Теперь всё по-другому, хотя, вроде бы, всё то же самое – и улица, и автобусная стоянка, которая виднеется из окна, и даже стол, за которым я сижу на той фотографии, всё тот же и стоит на том же месте: у окна в моей комнате.

Но всё это – другое.

Время существенно изменило и мою комнату, и улицы, да и саму меня тоже. Я давно уже не та маленькая девочка в розовых колготках с рассеянным взглядом карих глазёнок.

И я заметила, что в последнее время мне не хватает солнца, солнечного света, а тогда его было много.

Мне тогда казалось, что солнце светит всегда; я почти не помню тёмных, дождливых и пасмурных дней.

Глава вторая. Терлецкие пруды

Мне запомнились только солнечные дни с ясным лазурным небом.

В такие дни мы с мамой или бабушкой, а иногда и с отцом, ходили гулять в лесопарк, название которого я хорошо знала – Терлецкие пруды, а дома его называли просто – «Терлецкие».

Бывало, скажут мне:

– Пойдём на «Терлецкие» гулять!

Мы начинали собираться, а потом шли в крупный лесопарк с пятью прудами.

Один пруд такой большой, что на его берегу разместилась спасательная станция.

Раньше в четырёх прудах можно было купаться, и только в одном из них стояла мутная и грязная вода.

Это был самый дальний пруд, в котором собачники купали своих любимцев.

За это мы с мамой прозвали этот пруд собачьим, а на самом деле он назывался «Утиный», и это тоже было верно.

Здесь всегда гнездились утки, потому что этот пруд был самым тихим, и на нём было меньше народу, чем на остальных.

Этот пруд был живописным – по его берегам росли раскидистые толстые дубы, камыши и околоводные шаровидные ивовые кусты, в которых, помимо уток, обитали другие птицы: сороки, дрозды, вездесущие воробьи и сойки.

На этом пруду есть небольшие островки, поросшие осокой и ивняком.

Зимой можно добраться до этих островов по льду, но летом это идеальное убежище для уток, со всех сторон окружённое водой.

Раньше на Терлецких прудах водились почти одни кряквы, а гоголи – небольшие уточки с жёлто-зелёными глазами, тогда были редкостью.

Они пугались людей, а ещё их притесняли кряквы.

Увидеть гоголя на каком-нибудь из прудов для нас с мамой означало увидеть маленькое чудо, особенно весной, когда самцы гоголей контрастно окрашены в чёрно-белый цвет.

Впрочем, мне нравились и обыкновенные кряквы – они были по-своему красивы, особенно селезни с блестящими фиолетово-зелёными головами и жёлтыми клювами.

Кроме прудов, в лесопарке есть множество дорожек и тропинок, ведущих в тихие лесные уголки.

Во многих местах ещё сохранился природный ландшафт, хотя, конечно, человек попортил его.

Тогда, во время моего раннего детства, тихих и умиротворённых уголков было значительно больше, нежели сейчас, а людей и мусора – меньше.

В жаркую летнюю пору на берегах прудов не валялось столько загорающих людских тел, а зимой можно было свободно кататься на горках, не дожидаясь очереди…

«Терлецкие» для меня были чем-то большим, нежели просто местом для прогулок и отдыха.

Пойти на Терлецкие пруды для меня было всё равно, что отправиться в сказочную страну, где обязательно случится пусть маленькое, но чудо.

Однажды, когда мы зимой пошли туда с отцом, на асфальтированной площадке, которая находилась недалеко от «собачьего» пруда, бродили девушки в синих сарафанах и в кокошниках, ездили на лошадях витязи в доспехах и остроконечных шлемах.

Конечно, это было всего лишь какое-то костюмированное представление, но для меня в детстве это было настоящим чудом.

Я потом часто рассказывала маме и бабушке, как мы с папой были на «Терлецких», а там ходили «Василисы» и богатыри.

Глава третья. Загадочный язык

Наверно, у всякого ребёнка был свой тайный язык. В нём есть названия предметов из окружающего мира, а может быть, и живых существ. Причём этот детский язык прекрасно совмещается с обычным языком, с помощью которого общаются все люди.

Я уж не берусь говорить за всех детей, но у меня этот язык был, и, к тому же, был очень богатым.

В нём имелись существительные, прилагательные, наречия; словом, все части речи – может быть, кроме местоимений и числительных.

До десяти лет я помнила многие слова из своего языка, но потом стала забывать и забыла окончательно.

Однако я запомнила принцип, по которому возникает такой своеобразный язык.

Это не просто «детский лепет», это – какие-то определённые ассоциации, возникающие в голове у ребёнка, когда он познаёт мир и пытается объяснить по-своему разные события и явления.

А поскольку у ребёнка не хватает опыта и словарный запас ещё скудный, то и возникают разнообразные бессознательные ассоциации, которые выражаются в словесной форме.

Из своей жизни я запомнила два случая, когда я изобрела очередные слова для своего языка.

Когда мы отправились с отцом на прогулку, я увидела неизвестную мне маленькую серую птичку.

У этой птички была красноватая грудка с зелёным отливом, а на крыльях – белые крапинки.

Я с любопытством наблюдала, как птичка ходит по земле и что-то выискивает, а потом говорю отцу:

– Вон, смотри, «каколниста»!

– Кто-кто? – с удивлением переспросил отец.

– «Каколниста», – повторила я, показывая пальцем на птичку.

Отец захохотал, а я не поняла, почему.

Он сфотографировал «каколнисту», а потом, не переставая хохотать, объяснил мне, что эта птичка зовётся зябликом.

Теперь я и сама смеюсь, когда смотрю на фотографию того самого зяблика, которого я тогда окрестила странно и смешно.

Другой случай пополнения моего детского словаря произошёл дома, когда я шарила за креслом и искала там какую-то свою игрушку, а вместо неё обнаружила там старую мамину босоножку.

Это была чёрная кожаная босоножка на невысокой подошве и с завязками с нанизанными на них цветными бусинками.

Я вытащила босоножку из-за кресла и, показав её маме, воскликнула:

– Мам, смотри, «удуис»!

Мама с улыбкой посмотрела на меня.

– Что? – спросила она.

– «Удуис»! О, вот и второй, – я вытащила вторую босоножку. – Вот они, «удуисы».

Другие босоножки я не называла «удуисами». Такое слово у меня возникло в голове только при виде тех чёрных босоножек с завязками и цветными бусинками.

Позднее слова для моего языка я изобретала из реально существующих в русском языке слов, а не просто из абстрактных ассоциаций, и уже могла вполне разумно объяснить, почему я то или иное слово придумала.

Ну, например, когда я впервые услышала мурлыканье кошки, я назвала кошку «звероверочная».

Всё это потому, что мне слышалось в кошачьем мурлыканье фраза «звери верят».

И если я вряд ли смогла бы объяснить, почему я назвала зяблика «каколниста», то в данном случае я могла объяснить происхождение слова «звероверочная».

Потом к словам из моего детского языка начали прибавляться слова из обычного русского языка, и так предметы окружающего мира приобретали у меня двойное название, а позже, когда русский язык стал в моём словаре доминировать, детский – напрочь забылся.