Обещание страсти - Даниэла Стил

– Да. – Она устало кивнула и облокотилась на стол. – Хорошо.

– Я не знал, что ты такая трусиха.

– Я не трусиха.

– Тогда не веди себя так. Соберись с мужеством, женщина. У тебя впереди нелегкая дорога, но никто не говорит, что это конец пути. Для Люка это не конец.

– Хорошо, мистер проповедник, я поняла тебя.

Она попыталась улыбнуться.

– Тогда начинай вести себя так, словно ты не собираешься сдаваться. Этот здоровенный мужик любит тебя без памяти. – Он снова подошел к ней и обнял ее. – И я тоже люблю тебя, малышка, я тоже.

Слезы снова покатились из ее глаз, и она покачала головой:

– Не надо быть таким милым со мной, а то я опять начну плакать.

Она рассмеялась сквозь слезы, а он погладил ее шляпу.

– Ты выглядишь фантастически, леди. Где ты была? Ходила по магазинам? – Он только сейчас обратил внимание на ее одежду.

– Нет, на обеде с другом.

– Глядя на тебя, можно уверенно сказать, что это был не чизбургер с кока-колой.

– Алехандро, ты бесподобен!

Они искренне рассмеялись, и он потянулся за своей курткой, висевшей на двери.

– Я провожу тебя домой.

– До самого дома? Не глупи! – Но она была тронута.

– Я уже достаточно поработал сегодня. Хочешь побездельничать со мной?

Он вдруг показался помолодевшим, в его глазах запрыгали чертики, а на лице засияла улыбка игривого мальчугана.

– Честно говоря, это звучит заманчиво.

Они вышли из центра рука об руку; ее красное пальто соседствовало с его тускло-коричневой армейской курткой с капюшоном. Он прижал к себе ее руку, и она засмеялась, глядя в его теплые глаза. Хорошо, что она пришла повидать его. Он нужен ей. Не так, как Люк, но почти настолько же сильно.

Они вышли из метро на Восемьдесят шестой улице и зашли в одну из немецких кофеен выпить чашку горячего шоколада «mit schlag»: с огромным облаком взбитых сливок. Оркестр старался изо всех сил, а снаружи уже сверкали рождественские огоньки. Они не упоминали слушание, но вспоминали о других временах. Рождество, Калифорния, его семья, ее отец. Странно, она в последнее время очень много думала об отце и хотела поговорить с кем-нибудь о нем. Но с Люком сейчас трудно разговаривать; любая тема приводила их к слушанию.

– Почему-то мне кажется, Кассия, что ты очень похожа на своего отца. Он, судя по всему, тоже не был таким уж конформистом, если приглядеться поближе.

Она улыбнулась, глядя, как сливки тают на горячем шоколаде.

– Нет, не был. Но, как мне рассказывали и насколько я помню, у него была потрясающая способность выкручиваться из затруднительных ситуаций. Я подозреваю, что его не так ставили перед выбором, как меня.

– Другие времена. И у него были другие выборы. Может быть, поэтому он был таким. А каков собой твой опекун?

– Эдвард? Он очаровашка. И до мозга костей точно такой, каким его воспитали. И я думаю, что он чертовски одинок.

– И влюблен в тебя?

– Не знаю. Я никогда об этом не задумывалась. Не думаю, что влюблен.

– Готов поспорить, что ты ошибаешься. – Он улыбнулся и сделал глоток теплого сладкого напитка, испачкав при этом губы в сливках. – Я думаю, что ты многого не видишь, Кассия. Ты не знаешь многого о себе и о том, какое оказываешь влияние на окружающих. В этом смысле ты очень наивна.

– Правда?

Она улыбнулась ему. С ним приятно проводить время. И ей нужен кто-нибудь, с кем она может поговорить. Много лет назад она так же говорила с Эдвардом, но не теперь. Странным образом Алехандро сейчас заменил его. Именно к нему она обращается всякий раз, когда не может поговорить с Эдвардом или даже с Люком. Именно Алехандро дарит ей утешение и дает отеческие советы. И тут ее посетила смешная мысль. Она посмотрела на него и хихикнула.

– Я полагаю, и ты тоже влюблен в меня?

– Может быть.

– Ты сумасшедший.

Они замолчали, слушая старомодную музыку. Ресторан был переполнен, но они сидели вдалеке от шума и движения, так же изолированы от внешнего мира, как старики, сидевшие в одиночку за столиками и читавшие немецкие газеты.

– Что вы с Люком собираетесь делать на Рождество?

– Понятия не имею. Ты же знаешь Люка. Я думаю, он еще не решил. А если и решил, то еще не сказал мне. Ты остаешься здесь?

– Да. Я хотел поехать домой в Лос-Анджелес, но у меня слишком много дел в центре, к тому же плата за проезд слишком высокая. Хотя есть одно заведение, которое я хотел бы посмотреть в Сан-Франциско. Может быть, следующей весной.

– Какого рода заведение?

Она зажгла сигарету и расслабилась в кресле. День вдруг стал казаться чудесным.

– Они называют это психотерапевтической клиникой. То же самое, что и наш центр, только пациенты живут там, что дает больше шансов на успех.

Он посмотрел на часы и удивился. Было всего лишь пять часов.

– Хочешь поужинать с нами?

Он с сожалением покачал головой:

– Нет. Оставлю вас, голубков, в покое. Кроме того, ближе к дому у меня есть одна красотка, которую я должен навестить.

Он лукаво хихикнул, а она фыркнула.

– Интрига в Гарлеме? Кто она?

– Подруга подруги. Она работает в дневном детском саду, и у нее, вероятно, огромные сиськи, неприятный запах изо рта и множество прыщей.

– Ты имеешь что-то против больших сисек? – Она снова улыбнулась.

– Нет. Только против неприятного запаха и прыщей. Но это определенный тип женщин. У нас в центре работают две или три такие. И согласен, я сноб в том, что касается женщин.

Он подал знак, чтобы им принесли чек.

Кассия рассмеялась.

– А почему у тебя нет подружки? – Она никогда раньше не спрашивала об этом.

– Или потому, что я слишком уродлив, или потому, что я слишком жаден. Я не уверен, по какой из этих причин.

– Чушь собачья. А на самом деле?

– Кто знает, hija[10]. Может быть, из-за моей работы. Ты права, в этом смысле у нас с Люком много общего. Дело на первом месте. Для женщины такая жизнь слишком тяжела, если только ее саму жизнь не побила. В любом случае я слишком разборчив.

– Не сомневаюсь. – И это, вероятно, правда. Потому что он, безусловно, ни уродлив, ни жаден. Она находила его на удивление привлекательным и дорожила отношениями, которые сложились у них. – Так что насчет этой леди сегодня вечером?

– Увидим.

Он мягко уклонялся от темы, но Кассию разобрало любопытство.

– Сколько ей лет?

– Двадцать один или двадцать два. Что-то в этом роде.

– Я уже ее ненавижу.

– У тебя есть все основания для беспокойства.

Он посмотрел на ее фарфоровую кожу, обрамленную белым мехом, на ее глаза, сверкающие как сапфиры.

– Да, я уже приближаюсь к тридцати. Это далеко от двадцати двух.

– Ты в гораздо лучшем положении.

Она подумала немного над этим и кивнула. В двадцать два года ей жилось не слишком весело. Веселье началось, когда она стала писать. А до этого все было ужасно. Она не понимала, куда направляется, что делает и кем хочет стать, при этом вынуждена была соблюдать видимость твердости и самообладания.