Неизведанные земли - Нил Шустерман

— Ты можешь меняться усилием воли?

— У тебя есть способности, — сказал Мики. — И у меня есть.

— А почему ты мне не рассказывал об этом?

— Мне казалось, ты ненавидишь чудовищ.

— Ты никогда им не был, Мики, ты просто притворялся. Что тогда, что сейчас.

— Я становлюсь чудовищем, когда хочу. Я могу быть чем угодно.

Элли покачала головой и улыбнулась:

— Тогда я люблю все твои обличья, потому что за всем этим кроется Мики Макгилл.

Мики сделал шаг назад. Неужели она хочет обмануть меня, чтобы освободиться, подумал он.

— Но… ты же любишь… Дмитрия.

Элли рассмеялась:

— Так вот что ты подумал? Вот почему ушел тогда?

— Я видел, как ты его поцеловала…

Элли была потрясена, узнав, что Мики был рядом, когда она целовалась с Дмитрием.

— Мики, ты такой дурак, — сказала она наконец.

Элли пристально посмотрела ему в глаза.

— Я люблю тебя.

Мики заметил, что его уши начали помимо воли расти. Видимо, так ему легче было расслышать то, что говорила Элли.

— Докажи, — сказал он.

— Хорошо! — согласилась Элли. — Давай, превратись в самое страшное чудовище, какое только можешь вообразить. Только быстро!

Мики заглянул в глубь себя, чтобы вызвать самое неприятное, сумрачное чувство, самый страшный кошмар. Затем он превратил свое лицо в такую страшную морду, что даже слуги, видавшие его в разных обличьях, в ужасе отвернулись. Если бы такую морду увидел живой человек, он бы, наверное, расплавился. В крайнем случае, превратился бы в камень. Морда получилась до того омерзительная, что описать ее было бы не под силу ни на одном языке мира.

А Элли не только посмотрела на него без испуга, но и протянула руку сквозь прутья, притянула чудовищную морду поближе и поцеловала ее. Это был идеальный поцелуй.

Конечно же, ему не хватало того жара страсти, от которого у живых людей замирает дух. Так было, когда Элли поцеловала Дмитрия. Зато в нем было другое, нечто более ценное, чем мгновенная вспышка страсти — ощущение неразрывной, возможно, вечной связи между Мики и Элли. Во время поцелуя Мики превратился в себя самого, и, когда их губы наконец разомкнулись, он понял то, что должен был осознать уже очень, очень давно: никто — ни Дмитрий, ни любой другой человек — никогда не сможет встать между ним и Элли, отныне и до того момента, когда они оба встретятся с Создателем.

— Мики, пожалуйста. Отпусти меня. Я должна помочь Нику.

Внезапно Мики показалось, что он стоит перед Элли голый и беззащитный. Он отступил на шаг и закутался в броню. Через секунду он пришел в себя, и оболочка исчезла. Заставить ее исчезнуть было трудно, гораздо сложнее, чем менять черты лица, труднее, чем вырастить руку, глаз или щупальце. Но Мики справился и пообещал себе, что никогда больше не станет растить на себе защитную броню.

Он повернулся к слугам. Они смотрели на него, не понимая, что произошло.

— Эй, да это же не Макгилл, — сказал один из них.

Мики хотел было снова превратиться в чудовище, чтобы напугать парня и заставить его соблюдать субординацию, но решил, что не стоит. Он мог быть, кем угодно и чем угодно, но теперь его кругозор безмерно расширился, и быть чудовищем Мики больше не хотел. Поэтому вместо клыков он вырастил пару белых длинных ушей.

— Нет, я не Макгилл. Я пасхальный кролик, — сказал он. — Быстро освободите Элли из клетки!

Все были настолько обескуражены, что сделали то, о чем просил Мики, не задавая больше никаких вопросов.

Глава тридцать шестая

Увеличительное стекло

В Грейсленде витал слабый, но никогда не выветривавшийся запах арахисового масла и бананов.

— Теперь и с шоколадом, — пошутила Цин, когда они с Ником вошли в замок.

Ник понял, что с Грейслендом что-то не так, как только увидел замок. Полы здания были твердыми и мягкими одновременно. Куда бы Ник ни смотрел, все, что он видел, раздваивалось. Он хотел было списать это обстоятельство на слабеющее зрение, но понял, что дело не в нем.

— Что это такое? Зал кривых зеркал? — спросила Цин.

Ник подумал, что желание посмеяться вряд ли посетит в ближайшие часы кого-то, кроме туристов. Это завихрение, понял он. Ник чувствовал, что лучше всего было бы уйти, пока не поздно, но Мэри назначила ему встречу в замке, и он не хотел нарушать данное ей слово.

Он пришел в сопровождении отряда призраков, но приказал им ждать снаружи. Внутрь вошли только он и Цин. Они шли по комнатам, обставленным с абсурдной роскошью. Отовсюду доносились отголоски сотен вокальных партий. Туристы, конечно же, слышали только «Love Me Tender», доносившуюся из встроенных в стены и потолок динамиков, но и они начали чувствовать сильный запах шоколада. В конце пути Ник и Цин обнаружили печально известную «Джангл рум» — комнату, обставленную мебелью, обтянутой шкурами зебр и леопардов. Зеленый ворсистый ковер был не только на полу, но даже на потолке. В этой комнате они и остановились.

Нику было нехорошо. Он был озадачен этим обстоятельством, так как в Стране никто никогда не болел. Тем не менее он чувствовал, что у него температура. Жар поднимался изнутри и проникал через кожу. Цин нервничала, и, чтобы как-то убить время, рисовала каракули на страницах взятого для отвода глаз блокнота.

— Что, если она не придет? — спросила она.

— Она придет, — заверил ее Ник.

Когда стрелки многочисленных часов во всех комнатах замерли на цифре пять, а Мэри не появилась, Ник начал волноваться. Мэри никогда не опаздывала, а Нику с каждой минутой становилось все хуже.

— Она не придет, — заявила Цин. — Пошли отсюда. От этого места у меня по коже мурашки бегут.

— Она придет.

Температура достигла пика и стала спадать. Ник почувствовал, что на лбу выступил пот. Он попытался смахнуть его рукой, но обнаружил, что на лбу не испарина, а шоколад.

Скорей бы она пришла, подумал он.

Ник пришел на двадцать минут раньше. Мэри опоздала на десять минут.

Когда она подходила к замку, на лице ее не было признаков страха. Но Мэри вынуждена была признаться самой себе, что в душе царит ужас. Ее не пугал Грейсленд, она боялась встретиться с Ником лицом к лицу. План, твердила она про себя, нужно придерживаться плана. Она утешала себя тем, что ее точка зрения — единственно верная, а значит, если такая вещь, как вселенская справедливость, существует, ее ждет достойная награда за то, что она собиралась сделать.

У дверей замка стояло двадцать призраков. Солдаты Ника с недоверием разглядывали величественное здание, которое постоянно норовило расфокусироваться. Мэри приблизилась к ним, ребята расступились и посмотрели на нее с выражением священного ужаса в глазах. Мэри улыбнулась в ответ.

— Мужайтесь, — сказала она. — Что бы ни было причиной ваших страхов, обещаю, с этого дня вам нечего будет бояться.

Сказав это, Мэри вошла в замок.

Внутреннее убранство пришлось ей не по вкусу.

По дому под руководством экскурсоводов бродили последние немногочисленные группы туристов. Мэри на них даже не посмотрела. Она шла на запах шоколада. Нюх привел ее в безвкусно обставленную в африканском стиле комнату, где ее ждал Ник. Увидев его, Мэри с трудом подавила желание броситься к нему, обнять, потрясти, поколотить… Нет! Она должна держать дистанцию и сохранять невозмутимое спокойствие, иначе ей не выстоять в роковой час.

Мэри увидела, что Ник не один. Рядом с ним стоял призрак в поношенной военной форме времен Гражданской войны. В одной руке он держал блокнот, а в другой — карандаш, причем так неуклюже, словно обезьяна ложку. Придуманный Ником реквизит не ввел Мэри в заблуждение. Она слышала о Потрошителе. Отчасти поэтому Мэри настаивала на встрече с глазу на глаз. Впрочем, подумала Мэри, Ник слишком честен, чтобы позволить Потрошителю напасть на одинокую, беззащитную девушку. По крайней мере, она на это надеялась.

Увидев ее, Ник поднялся на ноги. Мэри окинула его долгим испытующим взглядом. Все оказалось так, как она ожидала: воспоминание о шоколаде прогрессировало, поглотив его мысли и тело. Она придумала и распространила кличку, под которой его знали в Стране, и та способствовала падению Ника. Большая часть тела и лица была теперь покрыта шоколадом. Разложение не коснулось лишь одной руки и трети лица, но и на этих местах кожа потемнела и стала влажной из-за того, что шоколад начал проступать через кожу. Так подействовало на Ника завихрение. Ей не нужно было ничего делать. Если бы Мэри осталась в Грейсленде на некоторое время, победа над Ником случилась бы сама собой. Ей не пришлось бы пошевелить даже пальцем. Ты сам навлек на себя эту кару, хотела сказать она, но не смогла себя заставить.

— Привет, Мэри.

— Привет, Ник.

Мэри чувствовала, что продолжает его любить все так же сильно. Но, посмотрев на него внимательно, она поняла, что любовь постепенно сменяется в душе жалостью. Увидев его в таком плачевном состоянии, Мэри могла сказать себе, что того Ника, которого она любила и ненавидела, уже нет, что перед ней — Шоколадный людоед, существо, нуждающееся в том, чтобы кто-то спас его от самого себя и горькой участи, его постигшей.