Вся ваша ненависть - Энджи Томас

Вот дерьмо. Теперь я окажусь на этом конченом сайте.

Кто-то дергает меня за руку, я поворачиваюсь и оказываюсь лицом к лицу с Реми, старшим братом Хейли.

– Ты, бешеная су… – Не успевает он закончить, как на нас летит пятно из дредов и скидывает с меня Реми.

– Убери свои лапы от моей сестры! – вопит Сэвен.

Теперь дерутся и они. Сэвен лупит Реми как профессионал: удары по макушке чередуются с хуками и ударами в корпус. Раньше после школы папа водил нас на бокс.

Однако мгновение спустя к нам уже бегут охранники и стремительно приближается директор школы, профессор Дэвис.

Час спустя я сижу в маминой машине, а Сэвен едет за нами на своем «Мустанге».

Несмотря на строгие правила школы Уильямсон в отношении насилия, нас четверых всего лишь отстранили от занятий на три дня. Отец Хейли и Реми, один из членов совета школы, счел это возмутительным. Он заявил, что нас с Сэвеном должны исключить, потому что мы «сами начали», и что Сэвену должны отказать в выдаче аттестата. На что директор Дэвис ответил ему, что, «принимая во внимание обстоятельства, – тут он посмотрел мне в глаза, – отстранения будет достаточно».

Он знает, что я была с Халилем.

– Именно этого Они от вас и ждут, – говорит мама. – Два ребенка из Садового Перевала, которые ведут себя как чокнутые!..

Они – с большой буквы. Есть Они, и есть Мы. Иногда Они выглядят как Мы и не понимают, что Они – это Мы.

– Но она начала нести всякую хрень! Мол, Халиль заслужил…

– Мне все равно! Пускай хоть скажет, что он застрелил сам себя. Старр, тебе будут говорить много всего, но это не значит, что надо сразу хвататься за кулаки. Иногда нужно просто уйти.

– Уйти и получить пулю, как Халиль?

– Малыш, я понимаю… – вздыхает мама.

– Нет, не понимаешь! – кричу я. – Никто не понимает! Это я видела, как его пронзают пули. Я сидела рядом, пока он умирал. И меня задолбало слушать, как все вокруг пытаются оправдать его убийство и внушить себе, что он это заслужил. Но он не заслуживал смерти, а я не заслуживаю терпеть всю эту херню!

На сайте WebMD эту стадию горя называют гневом. Хотя, по-моему, до других стадий я не дойду. Эта стадия разрывает меня на кусочки. Всякий раз, когда я беру себя в руки, что-нибудь происходит, меня снова рвет на части, и я вынуждена начинать сначала.

Дождь утихает. Дьявол больше не бьет свою женушку, зато я бью по щитку, снова и снова, не чувствуя боли, – лишь бы сердце перестало саднить. Лишь бы прекратить эти мучения.

Мама гладит меня по спине:

– Выпусти пар, Чав. Давай.

Я кусаю воротник своей поло и кричу до тех пор, пока во мне не остается крика. А если и остается, у меня уже нет сил его выпускать. Я плачу по Халилю, по Наташе и даже по Хейли, потому что и ее потеряла навсегда.

Когда мы поворачиваем на нашу улицу, из носа у меня текут сопли, а из глаз – слезы. Но боль наконец утихает.

На подъездной дорожке стоит папина машина, а за ней припаркованы серый пикап и зеленый «крайслер 300», так что маме с Сэвеном приходится парковаться возле дома.

– Что он там задумал? – бормочет мама, а потом смотрит на меня. – Ты как? Получше?

Я киваю. Разве у меня есть выбор?

– Мы справимся. – Она подается вперед и целует меня в висок. – Обещаю. – И мы выходим из машины.

Я на сто процентов уверена, что незнакомые тачки во дворе принадлежат Королям и Послушникам. В Садовом Перевале серые и зеленые машины водят только члены банд.

Войдя в дом, я ожидаю услышать ругань, но слышу лишь, как папа произносит:

– Да в этом нет никакого смысла, мужик. Ни капли.

На кухне и яблоку негде упасть: мы даже зайти туда не можем, потому что в дверях стоят какие-то парни. У половины из них в одежде есть что-нибудь зеленое. Послушники из Сада. У остальных – что-нибудь серое. Короли Кедровой Рощи. За столом, возле папы, сидит Тим, племянник мистера Рубена. Я никогда не замечала, что на руке у него курсивом набиты буквы «ПиС».

– Мы не знаем, когда присяжные примут решение, – говорит папа. – Но если они решат не предъявлять обвинение, вы должны сказать своим пацанам, чтоб они не громили этот район.

– А чего ты тогда от них ждешь? – спрашивает один из Послушников, сидящий за столом. – Народ устал от брехни, Мэв.

– Именно, – кивает Гун, тоже расположившийся за столом. Его длинные косички на концах завязаны резиночками – точь-в-точь как у меня когда-то. – Ничего уж тут не попишешь.

– Бред, – отрезает Тим. – Кое-что мы сделать можем.

– Все согласны, что бунты вышли из-под контроля, так? – спрашивает папа.

Со всех сторон звучит «ага» и «точняк».

– Тогда нужно сделать так, чтобы подобное не повторилось. Поговорите с пацанами. Растолкуйте им всё. Да, они в бешенстве. Мы все в бешенстве, но разрушать наш район – бессмысленно.

– Наш? – хмыкает Послушник за столом. – Братишка, разве не ты сказал, что переезжаешь?

– В пригород, – усмехается Гун. – И минивэн себе купишь, а, Мэв?

Все смеются.

Кроме папы.

– Ну да, переезжаю, и что теперь? У меня здесь магазин, и мне не все равно, что тут происходит. Кто выиграет от того, что район сровняют с землей? Из нас – никто, черт вас дери, это я знаю точно.

– В следующий раз нужно действовать организованно, – замечает Тим. – Во-первых, нужно убедить наших братьев и сестер, что предприятия чернокожих разрушать нельзя. От этого нам только хуже.

– Именно, – говорит папа. – И да, я знаю, что мы с Тимом вышли из игры, так что в некоторых вопросах голоса у нас нет, но сейчас всю эту территориальную войну нужно отложить. То, что происходит, намного важнее уличной возни. И, честно сказать, это из-за уличной возни копы и решили, что могут творить беспредел.

– Вот с этим спорить не буду, – кивает Гун.

– Вы должны объединиться, парни, – продолжает папа. – Ради Сада. Последнее, чего от нас ждут, – это единогласие. Ну что, решили?

Папа хлопает по ладони Гуна, потом Послушника за столом. А после Гун с Послушником хлопают по ладони друг друга.

– Ого, – вырывается у Сэвена.

То, что обе эти банды находятся в одной комнате, – уже событие, но то, что объединил их наш папа?.. Охренеть.

Он замечает нас в дверях.

– А вы что тут делаете?

Проскользнув в кухню, мама оглядывается.

– Детей отстранили от занятий.

– Отстранили от занятий? – переспрашивает папа. – За что?