Вся ваша ненависть - Энджи Томас

что ждать, когда на землю упадет метеорит. Ты знаешь, что это произойдет, но не уверен когда и куда, так что ничего не можешь поделать – остается только ждать и продолжать жить.

Вот мы и живем.

Сегодня солнечно, но, когда мы паркуемся перед Уильямсоном, начинается жуткий ливень. Про дождливые, но солнечные дни бабуля любит говорить, что это дьявол лупит свою жену. Плюс сегодня пятница тринадцатое, по словам бабули – день нечисти. Сама она, должно быть, сейчас прячется дома, словно в Судный день.

Мы с Сэвеном выпрыгиваем из машины и бежим в школу. В атриуме, как обычно, полно народу, и все либо тусуются, либо болтают, сбившись в группки. Учебный год почти закончился, так что все валяют дурака, но когда белые ребята валяют дурака – это что-то с чем-то. Простите, конечно, но серьезно. Вчера какой-то десятиклассник залез в мусорный бак и съехал в нем с лестницы, в результате чего не только получил сотрясение мозга, но и был отстранен от занятий. Тот еще тупизм.

Я шевелю пальцами на ногах. Стоило мне надеть конверсы, как пошел дождь. Но – о чудо! – они не промокли.

– Ты в порядке? – спрашивает Сэвен.

Вряд ли он о дожде. Последнее время Сэвен особенно заботлив, поскольку до нас дошел слух, что Кинг по-прежнему зол на меня за стукачество. Я слышала, как дядя Карлос пообещал папе, что копы теперь будут еще пристальнее следить за Кингом.

Не знаю, он ли кинул кирпич, но пока ничего не случилось. Пока. Так что Сэвен все время настороже – даже здесь, в Уильямсоне.

– Ага, – говорю я ему. – Все нормально.

– Хорошо.

Он дает мне пять и уходит к своему шкафчику. Я иду к своему и неподалеку замечаю Майю и Хейли. Говорит в основном Майя, а Хейли стоит, скрестив руки на груди, и закатывает глаза в ответ. Заметив меня, Хейли самодовольно ухмыляется.

– Супер, – говорит она, когда я подхожу ближе. – Вот и лгунья приперлась.

– Чего? – Еще только утро, но она уже несет какую-то ересь.

– Может, расскажешь Майе, как ты тупо врала нам в лицо?

– Ты ничего не попутала?

Хейли протягивает мне две фотографии. Одна из них, как говорит папа, «гангсташот» Халиля. Это одна из тех фоток, которую показывали по новостям. Хейли распечатала ее из интернета. На ней Халиль с ухмылкой держит пачку денег и показывает знак «пис», повернутый набок.

На другой фотке ему двенадцать. Я знаю, потому что мне на ней тоже двенадцать. Она была сделана в день моего рождения в лазертаг-клубе в центре города. С одной стороны от меня стоит Халиль и засовывает в рот клубничный пирог, а с другой – Хейли. Она, как и я, улыбается в камеру.

– Я сразу подумала, что у него знакомое лицо, – говорит она, и в голосе ее сквозит самодовольство. – Это тот самый Халиль, так ведь?

Я стою, уставившись на двух Халилей. Но фотографии ничего не передают. Кто-то посмотрит на этот «гангсташот» и увидит в Халиле бандита. А я вижу счастливого человека, счастливого от того, что у него наконец-то появились деньги, и плевать, откуда они взялись. Что до дня рождения – я помню, как Халиль съел столько торта и пиццы, что его стошнило. Тогда его бабушке задержали зарплату, и с едой у них дома было туго.

Я знала Халиля со всех сторон и потому говорила в его защиту. Я не должна от него отрекаться, несмотря ни на что. Даже в Уильямсоне.

– Да, я его знала. – Я возвращаю фотки Хейли. – И что?

– Объясниться перед нами не хочешь? – фыркает она. – И извиниться передо мной.

– Э-э, чего?

– Ты сама инициировала ссоры, потому что расстроилась из-за него. И даже обвинила меня в расизме.

– Но ты говорила и вела себя как расистка, так что… – Майя пожимает плечами. – Соврала Старр или нет – это тебя не оправдывает. – Альянс меньшинств в действии.

– То есть если я расфолловила ее тамблер, потому что не хотела видеть у себя в ленте фотографии того изувеченного мальчика…

– Его звали Эмметт Тилл, – говорит Майя.

– Да пофиг. Что, если я не хотела видеть отвратные фотки, значит, я расистка?

– Нет, – качает головой Майя. – Но то, что ты об этом сказала, было расизмом. И твоя шутка про День благодарения – тоже.

– О боже, ты до сих пор на это дуешься? – Хейли фыркает. – Это же было сто лет назад!

– И все равно тебя не оправдывает, – замечаю я. – Ты даже не хочешь извиниться.

– Я не собираюсь извиняться, потому что это была просто шутка! – кричит она. – Она меня расисткой не делает. И хватит обвинять меня в чем ни попадя! Что дальше? Может, мне еще извиниться за то, что мои предки были рабовладельцами, или какую-нибудь подобную тупость?

– Какая же ты сучка… – Я делаю глубокий вдох.

За нами наблюдает слишком много людей. Сердитую чернокожую девчонку включать нельзя.

– Твоя шутка была обидной, – произношу я как можно спокойнее. – Если бы тебя хоть капельку волновала Майя, ты бы извинилась и попробовала бы понять, почему ей все-таки обидно.

– Я не виновата, что она не может забыть шутку из девятого класса! И не виновата, что ты не можешь забыть о смерти Халиля.

– По-твоему, я должна забыть, что его убили?

– Да, и жить дальше! Все равно рано или поздно его наверняка бы прикончили.

– Ты серьезно? – хмурится Майя.

– Он был бандитом и барыгой, – продолжает Хейли. – Рано или поздно его бы кто-нибудь да пришил.

– Забыть об этом? – повторяю я.

Она скрещивает руки на груди и дергает головой.

– Ну да. Ты оглохла? Очень может быть, что этот коп сделал нам одолжение. Одним драгдилером меньше…

Я подвигаю Майю в сторону и заряжаю кулаком Хейли в щеку. Мне и самой становится больно, но удовольствие гораздо сильнее боли.

Вылупив глаза, Хейли с отвисшей челюстью хватается за щеку.

– Ах ты сучка! – визжит она и сразу по-девичьи вцепляется мне в волосы. Благо у меня тугой хвостик, его так просто не выдернешь.

Я бью Хейли кулаками, а она царапается и лупит меня по голове ладонями. Потом я скидываю ее с себя. Хейли падает на пол, и юбка у нее задирается, выставив на всеобщее обозрение ее розовые трусы. Раздается оглушительный хохот. Кое-кто из зевак уже достал телефон и снимает все на камеру.

Я больше не Старр-из-Уильямсона и даже не Старр-из-Садового-Перевала. Вне себя я луплю Хейли ногами и руками и осыпаю отборной бранью. Вокруг нас сгрудилась толпа, и все скандируют: «Мочи ее! Мочи ее!» – а какой-то мудак даже орет: “World Star!”