Божественная комедия. Чистилище - Данте Алигьери

Т. е. Виргилий, которого он называет в других местах сладким отцом, dolce padre, но здесь – еще нежнее.

964

В недеятельном созерцании мы понапрасну тратим жизнь. При восхождении на гору Чистилища слышатся постоянно увещания не останавливаться ни на минуту: остановка – это возврат назад!

965

К Виргилию и Стацию, которые вели между собою столь приятный разговор, что Данте не чувствовал утомления при восхождении на лестницу. «Comes facundus in via pro vehiculo est». Публий Сиро.

966

«Господи! отверзи уста мои, и уста мои возвестят хвалу Твою». Псалт. L, 17. Слова эти поют души сластолюбцев, очищающихся в этом кругу. «Чтобы очиститься от греха сластолюбия, души должны быть теперь открыты для славословия Божия, так как в жизни были неумеренно открыты для утоления чрева». Бенвенуто Рамбалди. – Когда-то эти души желали пищи земной, теперь они желают лишь пищи небесной. Слова, которые поют души, заимствованы из псалма Miserer, имеющего столь обширное употребление в церковной службе.

967

Эта терцина по форме своей весьма напоминает терцину Чистилища XVI, 22–24, – тот же вопрос, тот же ответ, та же форма.

968

Из этой терцины видно, что души идут в том же направлении, как и поэты, т. е. направо.

969

«В большей лишь тревоге» – più tosto mota, собственно: идя быстрее, чем мы. Кончив пение гимна перед деревом, они идут теперь молча, погруженные в думы о Боге.

970

Это описание голодающих есть подражание Овидию, Превращения, кн. VIII, ст. 803–810:

Волосы встали копром, глаза ввалились, лик бледен,Губы засохли в грязи, и ржавчиной зубы покрыты,Кожа тверда и насквозь увидеть внутренность можно;Под искривленными бедрами кости сухие торчат:Там, где брюху бы быть, осталось лишь место для брюха,Грудь, как будто вися, держалась лишь связью спинною.Вздулись от худобы суставы, вспухли коленейЧашки, и щиколотки, но в меру припухнув, торчали.

Перевод Фета.

971

«Эризихтон», сын фессалийского царя Триопы, человек крайне безбожный, вырубивший рощу, посвященную Церере, и наказанный ею за это ненасытным голодом, так что, проев все свое состояние и продав свою дочь Местру, стал, наконец, терзать сам себя. Овидий, Превращ., кн. VIII, ст. 740–880. По мнению некоторых, Эризихтон – символ солнца, a Местра – луны.

972

Иосиф Флавий, еврейский историк, описывая ужасы во время осады Иерусалима императором Титом (de Bello Jud. lib. VI, e. 3), говорит, что одна благородная женщина, дочь Елеазара – Мария, доведенная голодом до отчаяния, умертвила собственного сына, изжарила его и съела до половины. Привлеченные запахом мяса, голодные воины не позволили ей съесть другую половину. – «Склеван был», в подлиннике – die' di becco: Данте сравнивает Марию с хищной птицей. – Эти исхудалые тени походили, по мнению Данте, на голодных евреев в Иерусалиме.

973

Т. е. глазницы их походили на перстни, из которых выпали драгоценные камни, так как глазные яблоки помещались у них в самой глубине глазных впадин.

974

Во времена Данте, в Италии было в общем ходу мнение что человеческое лицо носит в себе отпечаток Слова omo (homo, uomo, человек), a именно: два глаза представляют две буквы O; глазные дуги, скулы и нос букву M, или m, как писали ее в XIV столетии, все же вместе – нечто подобное: m. Эта буква m, естественно, должна быть особенно заметною на лицах исхудалых. Подобное мнение существовало и в Германии; так, францисканский монах Бертольд из Регенсбурга (ум. 1272 г.) доказывал в проповеди своей, что на лице человека написано «Homo Dei».

975

«Худобу теней вызывают упомянутые в предшествовавшей песни (стихи 132 и 137) яблоки и поток воды. Причина, почему эти два условия производят такое действие единственно вызываемым ими желанием, так как тени сами по себе не нуждаются в пище, a потому не могут худеть от лишения, – причина эта будет объяснена поэту ниже, в стихе 67 и след. этой песни, почему он и замечает, что находится в полнейшем неведении причины этой худобы». Ноттер.

976

«Чахлости невзрачной», trista squama, грязной чешуйчатости; кожа этих теней совершенно суха и ломка, как бы чешуйчатая: патологически чрезвычайно верная картина.

977

«Сказав, что в глазах было темно и пусто (стих 22), поэт с ужасающей наглядностью изображает эти глазные впадины, из которых выглядывают в глубине глазные яблоки». Скартаццини.

978

Это говорит Форезе, друг и родственник Данте. Форезе считает за особую к нему милость Божию встречу с своим другом.

979

Голос не изменяется от голода так сильно, как черты лица, почему Данте и узнает его по голосу.

980

«Искра», favilla, в других списках favella; звук голоса этой тени был как бы искрой, воспламенившей во мне всю память об этом изменившемся лице.

981

«Форезе» – один из членов фамилии Донати, брат знаменитого мессера Корсо Донати, главы Черных, и Пиккарды, как это будет видно из стиха 13 следующей песни. Он был другом и свойственником Данте, женившегося, спустя два года по смерти Беатриче, на Джемме из фамилии Донати. О нем вообще мало известно; по-видимому, он не принимал никакого участия в политических делах Флоренции, ведя жизнь разгульную и веселую, и в молодости своей был большим любителем хорошего стола. Из стихов 76–78 этой песни следует заключить, что Форезе умер в 1295 г., когда еще не существовало во Флоренции партий Белых и Черных, возникших, как известно, в 1300 году.

982

«Проказа», lepra; в подлиннике, собственно, чесотка, короста, asciutta scabbia. – «И вот, автор представляет нам сластолюбивых в виде чесоточных; ибо насколько они во время земной жизни хорошо упитывали свое тело, чтобы сделать его жирнее и глаже, настолько он представляет их теперь, в загробной жизни, истомленными от скорби и сокрушения сердечного; a так как голод делает их бледными и изъявляет тело, то он и говорит: Che mi scolora la pelle, т. e. что короста сделала меня бледным и изменила цвет кожи». Бути. – По словам Ландино, Форезе и в земной жизни имел нечистое лицо, покрытое угрями.

983

«Лишь правдой дорожа», т. е. скажи откровенно причину, почему ты здесь? Из восклицания в стихе 42, из дальнейшего разговора с поэтом (стихи 112–114) видно, что Форезе узнал Данте, a равно и то, что он живой человек.

984

Т. е. Виргилий и Стаций.

985

По обычаю у древних плакать над лицом своих усопших родственников и друзей. Форезе был, как мы видели, друг и родственник Данте.

986

«Что сушит вас?» в подлиннике che si vi sfoglia? – что вас так лишает листьев? Поэт сравнивает души с растениями – сравнение, очень часто употребляемое в священном Писании. Души теряют свое тело, как высохшее дерево теряет листья.

987

Т. е. не проси, чтобы я отвечал тебе, пока я нахожусь в таком изумлении, потому что нельзя рассуждать о чем-нибудь, пока голова занята другою мыслью. Рассказывают, что Демосфен, когда его спросили, как можно хорошо говорить о каком-нибудь предмете? отвечал: «отдайся совершенно тому предмету, о котором ты говоришь, и не устремляй мыслей в другую сторону».

988

Т. е. дерево, описанное в стихе 131 предыдущей песни, и ниспадающий на это дерево со скалы поток (стих 137). В них-то по промыслу Божественному и вложена та сила, которая иссушает эти тени.

989

Поют, подходя к таинственному дереву (примечание к стиху 21), и оплакивая грех сластолюбия, la gola oltra misura: – «Gula non nominat (Григорий) quemlibet appetitum edendi et bibendi, sed inordinatum. Dicitur autem appetitus inordinatus ex eo quod recedit ab ordine rationia, in quo bonum virtutis moralis consistit… In ordinata ciborum concupiscentia spiritualiter hominem coinquinat… Vitium gulae non consistit in substantia cibi, sed in concupiscentia non regulata ratione… Hoc solum pertinet ad gulam quod aliquis propter concupiscentiam cibi delectabilis excedat mensuram in edendo». Фома Акв. Sum.Theol., p. II, 2ae, qu. CXLVIII, art. 1.

990

Яблоко у Данте есть всегда символ высшего блага, на котором успокаивается человек (Ада XVI, 61; Чистилища XXVII, 115–117; XXXII, 73–74).

991

«Делая круговое движение по этому карнизу, души останавливаются с страстным томлением всякий раз, когда достигнут дерева с прекрасными плодами и свежего потока, которых они не могут коснуться ни устами, ни рукою; от прекрасного вида и аромата яблок и свежести вод вдыхается в них тайная сила, вечно зажигающая в них все большее и большее желание пищи и питья, таким образом, мучительно их терзающее и иссушающее. Одно из этих дерев есть отпрыск, взятый от древа познания добра и зла (Чистилища XXII, 131–132 примеч.) Чем более приближается и чем чаще возвращается человек к познанию добра и зла, тем более он совершенствуется в любви своей к благу и в ненависти ко злу. Другое из двух дерев есть, по всей вероятности, как мы сказали уже выше, отпрыск от дерева жизни. Итак, эти души, считавшие когда-то за высшее благо роскошь в пище и попытках, теперь, вместо того, алчут и жаждут плодов познания и воды жизни (Сличи Перец, Sette Cerchi, р. 220). Словом, казнь этих душ напоминает муку Тантала в Тартаре (см. Чистилища примеч. к XXII, 140–141), где он погружен по шею в реку Эридан, воды которой ускользают от его жаждущих уст, тогда как с другой стороны остаются тщетными все его усилия схватить рукою плоды, висящие над его головою». Скартаццини.