Там, где цветет полынь - Ольга Птицева

– Ничего. Я сама так считаю. Потому интересно узнать, что здесь. В последних записях. Ведь зачем-то он развесил их на стенах, пронумеровал… Словно…

– Словно хотел, чтобы кто-то это прочел. Ты, например.

– Или ты.

– Или я. – Рэм потянулся за печеньем.

Уля отсоединила от стены первую записочку. На ней в столбик были записаны названия предметов с взятыми в скобки уточнениями.

– «Цветная ручка, девочка лет шести, сбил автобус. Упаковка пива, шесть банок, мужчина за сорок, сердце. Две тетрадки в клетку, парень, поскользнулся на лестнице. Ноутбук, мужчина за тридцать пять, упал под поезд, толкнул я», – зачитала Уля и сморщилась. – Кажется, это его послужной список.

– Гадость какая.

– Ты посмотри, тут страниц десять!

– Продуктивный парень, молодец, – процедил Рэм, достал таблетку, положил на язык и глотнул чаю.

– Не пил бы ты их, – тихо попросила Уля.

– Это ты их не пей, пожалуйста. – Его голос стал серьезным и очень твердым. – Вот сколько сможешь, столько и тяни.

– А сам тогда почему пьешь? Если знаешь, что они… Гадость.

– Мне уже терять нечего, а вот ты еще можешь убежать. Туда, где полынь цветет, да? – И улыбнулся. – Читай давай.

– А что тут читать? – Уля снимала со стены листочки со списками. – Не может же быть, что он просто вел счет вещицам.

Рэм поднялся, подошел к окну и начал кормить Ипкинса яблоком.

– Ну почему не может-то? Папаша твой явно гордился своими успехами. Вот и вел подсчет. Может, у полынников есть какой-нибудь личный рейтинг. – Он явно развеселился. – Каждый месяц Гус вывешивает фото лучшего работника. И вешает худшего.

Уля хмыкнула, вспоминая снимки помятых жизнью лучших кассиров-продавцов в маленьких супермаркетах. С Гуса сталось бы перенять эту идейку. Чем не игра? Чем не веселье?

Наконец под очередной бумажкой с перечнем побед показалась записка, испещренная мелким почерком Артема.

– Нашла! – Уля потянула листок к себе и, не дожидаясь, пока Рэм подойдет, начала читать.

«Ничего не видел. Кругом полынь, одна полынь. Одна охота. Хорошо. Сегодня старик сказал остаться дома. Сказал, что ночью ему нужна будет моя помощь. Сказал, что нужно согнать скот. Тяжело было послушаться. Но я сел у окна, таблетку на язык положил, глаза закрыл. Ближе к ночи постучали в дверь. Мужик в теплой куртке. Служка. Пойдемте? Пойдемте.

Спустились. Машины у подъезда. Одна – легковушка черная, вторая – уазик без креста. Запахло горько. Значит, свои едут. Полынные. Дверь у легковушки открыл, сел. А там она. Волосы гладко зачесаны, кожа в полутьме мерцает. Здравствуйте. Здравствуйте. Артем. Зинаида Олеговна.

Больше ни слова друг другу не сказали. Приехали к первому дому. Там вышли, поднялись по ступенькам. Темно, сыро. Стучал в дверь тот, что в серой куртке. В квартире сначала ни звука, потом шаги, потом в глазок посмотрели и тут же распахнули. На пороге бабушка. Дрожит, плачет. Но молчит. И мы молчим.

Зинаида Олеговна посмотрела на нее, развернулась и по ступенькам вниз пошла. Остальные за ней. Только бабушка в дверях плачет. Руками утирает лицо, из-под кофты затасканной метка выглядывает.

Во втором доме мужика тоже не взяли. Он на колени упал, попытался туфельки Зинаиды Олеговны поцеловать. Я его пнул. А как из подъезда выходили, Зинаида Олеговна меня за локоть взяла и сжала. Легонько. Один раз.

Из третьего дома парня мы забрали. Молодой еще, чернявый. Открыл дверь и встал истуканом. Зинаида Олеговна на него посмотрела и кивнула. Мы его под руки, он легкий, мне показалось, толкни – рассыплется. Кожа клоками отходит. Мерзко. Затолкали в скорую, с ним служка поехал, мы в машину сели. Зинаида Олеговна на меня посмотрела, глаза как хрустальные. Холодные, пустые, полынные.

– Спасибо вам, Артем.

Довезли меня до дома. Я уже выходить начал, но не сдержался, спросил:

– Куда вы его?

– На кормежку.

И вдруг как засмеется, высоко так, повизгивая. Теперь сижу у окна. На языке таблетка. В ушах ее смех. Помнил бы молитву – помолился бы».

Уля дочитала последнее слово. Тяжело сглотнула – пересохшее горло отдалось болью. Все это время, пока она проговаривала написанные отцом строки, Рэма словно и не было в комнате. Были лишь она сама и еще одна записка Артема. Еще одна глава его сумасшествия. Но теперь Уля понимала, что придется обернуться. Выдержать взгляд, обращенный к ней – дочери полынника. Медлить не было сил. Ульяна сцепила зубы и повернулась к Рэму.

Тот сидел на полу, опершись спиной на пустую стену, мертвенно белый, покрытый бисеринками холодного пола, и смотрел на нее темными от страха глазами.

– Черт, – просипел он. – Черт. Черт. Черт.

Пищевая цепочка

Смятый листок, на котором заглавная буква в начале зловещего имени выделялась среди остальных особым нажимом, с чуть слышным шорохом упал на пол. Уля подошла к стене и опустилась перед Рэмом на колени. Тот и не заметил ее.

– Черт, черт, черт… – только и повторял он.

Когда Уля потянулась к нему то ли погладить по щеке, то ли встряхнуть как следует, Рэм вздрогнул, но пришел в себя. Ладонь остановилась на половине пути. Замерла. И опустилась на пол. Дотронуться до полынного служки оказалось сложнее, чем Уля думала.

– Это та самая Зинаида, которую я видела? – спросила она, чтобы сгладить неловкость.

Рэм тяжело сглотнул. Помолчал.

– А сама как думаешь? Совпадение, что ли?

– Нет, быть такого не может. – Уля нахмурилась, подсчитывая. – Ей сейчас должно быть лет пятьдесят. Даже больше. Но та, из больницы, совсем еще молодая. Максимум тридцать пять. Нет, совсем не сходится.

– Это единственное, что не укладывается в твою картину мира? – ядовито спросил Рэм, засовывая дрожащую руку во внутренний карман куртки.

– Все остальное просто непонятно. Люди какие-то плачущие. Визиты в ночи. Кормежка. – И содрогнулась от последнего слова.

Рэм криво усмехнулся в ответ, доставая знакомый Уле бумажный кулек, выудил две таблетки, встряхнул, на слух определяя, сколько полынной отравы осталось, и засунул кулек под куртку.

– И ты собираешься их пить? Даже не думай, слышишь? – Уля дернулась, чтобы отобрать заветные грязно-белые кругляшки, но Рэм проворно засунул таблетки в рот и тут же проглотил.

– Нет уж, на трезвую голову я в писанине твоего свернутого папаши копаться не собираюсь, – проговорил он, закрывая глаза.

Лохматый затылок уперся в голую стену. В расслабленных чертах его осунувшегося лица читалось нескрываемое облегчение. Все демоны, что с упоением рвали его на части, мигом успокоились, затихли, спрятались по углам, ожидая момент, когда действие Гусовых таблеток ослабнет.

– Вот, значит, как они делали раньше, – не открывая