Там, где цветет полынь - Ольга Птицева

– Она знает, кто ты?

– Да, так вышло… – Говорить об этом не хотелось от слова совсем.

Мобильный в ее руке ожил, позволяя ловко уйти от разговора. На экране вспыхнул конвертик.

«Нам нужно спокойно обо всем поговорить и принять взвешенное решение. Ты еще в квартире? У меня нет ключей. Встретимся там. Я еду».

Уля постояла немного, размышляя, оставить ли ключ под ковриком, а потом посмотрела на Рэма.

– Знаешь, нам и правда лучше бы отсюда свалить. И чем скорее, тем лучше.

– Не хочешь знакомить меня с мамой? – Улыбка делала Рэма куда моложе, куда красивее, совсем непохожим на себя обычного.

– Да я и сама не прочь бы оказаться с ней незнакомой.

Собирались они в суматохе, то и дело срываясь на нервный заразительный смех. То Ипкинс зашипел в ответ на поглаживания и наделал кучу прямо у Рэма в руках. То Уля, решившая забрать с собой и чайник, и чай, и печенья, чуть не ошпарилась кипятком. Все это казалось не бегством, а забавной шалостью. Глотком небывалой свободы.

А когда они столкнулись в дверях комнаты, то застыли на пороге, продолжая громко болтать о какой-то глупости, пока Уля вдруг не поняла, что ее ладонь упирается в грудь Рэма, а сам он находится так непозволительно близко, что жар тут же ударил ей в голову.

– И ты хочешь, чтобы твоя мамаша не смогла сюда попасть? – переспросил он, опуская ей на плечо тяжелую руку. – А квартира-то общая, выходит?

– Без моего согласия она ее не продаст, так что, считай, моя, – в тон ему ответила Уля, чувствуя, как пылают щеки.

– Отлично, значит, все, переезжаем! – Он хмыкнул. – Давно я в таких хоромах не жил. Смотри, тут даже крыша не течет!

– И нет крыс.

– И тараканов… наверное.

– И точно нет Оксаны.

– А вот это несомненный довод за!

Рэм приблизился еще на полшага. Теперь Уля могла рассмотреть тонкий шрам, пересекающий его нижнюю губу. Тот самый, что искривлял улыбку. Уле захотелось прикоснуться к нему, провести языком, почувствовать горячие жадные губы, откликающиеся на ее поцелуй.

Она потянулась навстречу, моля несуществующего Бога накрыть эту комнату плотным куполом. Чтобы ни единый звук, ни единый шорох не смел проникнуть сюда и нарушить сближавшую их тишину. Чтобы они остались тут вдвоем. Только двое – уставшие, потерянные – и эти старые стены, и этот скрипучий палас, и продавленный диван, и стол, заваленный исписанными листочками… и гора таблеток, высыпавшихся из кулька на полу…

Можно сколько угодно бежать от беды, но от себя не убежишь. А если беда проросла в тебя, пустила полынные корни, то как от нее скрыться? Как забыть хотя бы на мгновение, что ты дочь спятившего от таблеток полынника, меченая на пороге второй вещицы, а он служка, готовый сорваться в никуда по первому же звонку хозяина? И что бы они ни делали, как бы ни обманывали себя, от минутной близости им станет в разы хуже. Так есть ли смысл в кратчайшем побеге, если каждая секунда вместе лишь приближает их к точке невозврата?

Рэм прочел ее мысли. Он не отшатнулся, но сразу перестал улыбаться. И посмотрел на Улю так, что она просто не смогла ответить и отвела глаза. Так они и стояли. Непозволительно близко, бесконечно далеко друг от друга.

– Ты заберешь с собой записи? – наконец спросил Рэм.

– Да, наверное, стоит забрать. Я ведь не дочитала… Может, найду что-то еще… – пробормотала Уля, принимаясь срывать листочки со стены и слыша, как Рэм за ее спиной собирает в кулек рассыпавшиеся таблетки.

Заперев дверь квартиры, Уля на секунду задумалась, но все-таки положила ключ в карман и застегнула молнию. Рэм не издал ни звука, ни смешка. И та же тишина, что десять минут назад зудела невыносимым желанием прикоснуться, теперь высилась между ними, отдаляя их друг от друга с каждой секундой.

Уля села на заднее сиденье. Рэм повозился с ключом зажигания, машина заурчала и двинулась. Выезжая из двора, Ульяна успела краем глаза разглядеть заворачивающий к дому мамин джип. Представив, в какую ярость придет мама через пару минут, Уля беззвучно хмыкнула, бросила взгляд на лохматый затылок Рэма и уткнулась в непрочитанные листки.

То ли автомобильная тряска мешала ей сосредоточиться, то ли Артем стремительно терял ясность рассудка, но разобраться в оставшихся записках было сложно. Текст перестал походить на дневниковые записи, это были скорее отрывки сумбурных размышлений.

Отец то и дело рисовал круги. Еле заметные и жирно заштрихованные, пустые внутри и заполненные нечитаемыми строчками, зацикленные в спирали, ровные, вычерченные по циркулю, и кособокие, пьяные. Круги. Круги. Круги.

«Полынь питает нас. А мы питаем полынь. Так замыкается круг. Если я хочу разобраться, то должен отсечь лишнее. То, что туманит мой разум. Таблетки. Вот корень всех бед. Где мой страх? Где мои сомнения? И почему сейчас мне так страшно?

Сколько я не пью таблетки? Сутки, двое? Воротит от них. Положу на язык, и будто туда опять попадаю. В ту горечь, в тот ветер. Нет, с таблетками нужно кончать. Ко мне еще никто не стучался, меня никто не искал. Они дают мне время. Осознать и принять.

Кто они? Кто такой Гус? Почему я раньше не задумывался об этом? Он – Смерть? Он – Жнец? Он – сумасшедший старик? А Зинаида? Раньше я боялся ее. И хотел трахнуть. А теперь меня тянет блевать, только подумаю про нее. Не могу ничего поделать. Вспоминаю ее черты: она похожа на труп. Такая же холодная. Неживая.

А все остальные? Кто они? Антонина, мужик-служка, водитель, люди, которых мы забирали. Полынники? Существуют ли они на самом деле? Или это все плод моего больного рассудка?

Я сошел с ума? Я сижу на страшной наркоте? Я охотник полыни?

Круг не желает замыкаться, пока я не разберусь».

За время, что Уля читала неровные строчки записки, Рэм успел вырулить с МКАД и уйти на пригородное шоссе. До дома оставалось совсем немного. Только сейчас Уля заметила, что кругом полно других машин, а часы на приборной доске показывают всего-то одиннадцатый час. Ей же казалось, что в этот бесконечный день уместились целые годы.

– Ну и что он там пишет, папаша твой? – спросил Рэм.

– Кажется, он начал сомневаться в реальности происходящего.

– Можно понять. – В темном стекле мелькнула кривая усмешка. – Но хрен бы там, все по-настоящему, я проверял…

– Отец тут предполагает, что Гус – наркодилер, а все, что с нами происходит, – просто приход.

Рэм хохотнул, перестраиваясь на соседнюю полосу.

– Хорошо сидеть и придумывать теории, когда игра закончена, а сам ты