Там, где цветет полынь - Ольга Птицева

знаю… – прошептала она, с трудом разлепляя губы. – Отец писал о служках… О том, что они перестают быть людьми, становятся вещами… И что с ними… можно поступать как вздумается.

Рэм дернулся, как от удара, но глаз не отвел.

– Именно так. Мы становимся вещами. Ты этого хочешь?

– Нет.

– Тогда соберись. – Он разжал пальцы. – Иди спать, а завтра начинай искать вторую вещицу. Может быть, тебе повезет. – И шагнул мимо Ули к двери, на ходу доставая таблетку.

Первым желанием было выхватить ее из чужих рук и засунуть себе в рот, чтобы почувствовать, как разливается на языке горечь. Ульяна закусила губу, болью прогоняя наваждение.

– Не пей их, пожалуйста. Они… они тебя убьют.

– Поскорей бы, – бросил Рэм через плечо.

Уля догнала его в коридоре. Схватила за холодную ладонь, потянула к себе, не зная еще, как остановить, как заставить выслушать.

– Постой, мы сможем еще что-нибудь придумать, должен же быть выход… – бессвязно шептала она, горячо дыша в колючую щеку.

– Ты не первая, кто думает, что ей по силам обыграть Гуса. Вещица далась легко, таблетки приносят ощущение безграничной свободы… И вот ты уже представляешь, как обставишь старика в два хода. Но нет. Он все равно одержит победу, так или иначе. И твой отец тому подтверждение. – Рэм дернулся, высвобождаясь из ее рук.

Скрипнула входная дверь, и Рэм шагнул за порог, снова оставив Ульяну одну в коридоре с запахом ленивых голубцов.

– Но ведь он писал что-то! – крикнула Ульяна, выскочив на лестничную площадку. – Там есть еще одна стена. Думаешь, на ней будни полынника? Может быть. А если нет? Если он нашел выход?

– И поэтому пропал без вести? – спросил Рэм, спускаясь по лестнице.

– Может быть, он вырвался? Может быть, уехал? Сбежал? – Уля лихорадочно искала слова, а на ум приходил один только проспект, на который Рэм вытолкнул ее, чтобы научить видеть тьму под веками. – Я не знаю, может, есть место, куда нет дороги Гусу.

– И где оно, по-твоему? Северный полюс? Гималаи? Какой-нибудь буддийский храм? – Рэм остановился в самом низу пролета. Он снова был похож на замерзшего воробья.

Уля зажмурилась. Внутри нее зрела необъяснимая уверенность: она знает верный ответ. Тот, что заставит Рэма поехать с ней к Артему, чтобы попробовать разобраться во всем вместе. Образ несущихся мимо машин становился все явственней, и Ульяна позволила податливой тьме расступиться, наполниться звуками и запахами оживленного шоссе. И снова перед глазами встала синяя ванна, из которой тянулся к полотенцу будущий мертвец. Затуманенное паром зеркало смотрело на Улю слепо, горько, как цветущее седое поле, что скрывалось в его глубине.

– Ну? И куда твой отец мог сбежать от полыни? – Насмешливый голос Рэма, пробившись через тьму и туман, заставил Улю вернуться в реальность.

Но теперь она знала ответ.

– Туда, где она цветет.

Рэм пошатнулся и жалобно простонал:

– Нет, ты сегодня меня точно с ума сведешь… Что тебе вообще нужно?

– Поехали со мной в квартиру отца. Ты сам должен все это увидеть, – сказала она, ступеньки пружинили под ногами, спускаться по ним к Рэму было легко, еще легче посмотреть ему в глаза – теперь в них плескался теплый коньяк, а не тьма. – Только возьмем с собой Ипкинса.

* * *

– Черт… – прошептал Рэм, стоило ему войти в комнату Артема. – Черт. – Он подошел к стене, на которой еще висели листочки, протянул руку и дотронулся до ближайшего. – Черт!

– Не черти, – хмыкнула Уля, осторожно ставя террариум с Ипкинсом на подоконник.

Они успели заехать в магазин, чтобы купить пару яблок для черепахи и «Доширак» для себя. В холодной машине Ипкинс совсем замерз и, кажется, решил уйти в спячку, но батарея и хрустящий кусочек яблока его оживили.

– Это все написал твой отец? – Рэм шагнул к столу, посмотрел на три стопки бумаги и повернулся к Уле – та кивнула. – Он был сумасшедшим, да?

– Абсолютно. Причем свихнулся еще до встречи с Гусом. Писал, как выслеживает каждого, в ком видит смерть. Не мог понять, что именно за трава так пахнет. Словом, крыша у него поехала конкретно.

– А твоя мама? – осторожно спросил Рэм.

– Вовремя сбежала вместе со мной. Он как раз собирался убить себя и нас в придачу. Жизнь показалась ему бессмысленной.

– Его можно понять. Ну а мама… она?

– Жива и здорова. – Уля пожала плечами.

– Но вы не общаетесь?

Если бы Рэм задал этот вопрос в ту хмельную ночь, Уля бы вывалила на него свою печальную историю от первой буквы до последней. Но сейчас ей совершенно не хотелось вспоминать. Зачем ворошить собственную память, если с большей пользой можно покопаться в чужой?

– Она узнала, что я такая же, как отец, и выгнала меня из дома. – Уля присела на краешек тахты. – Ничего интересного.

– Да уж… А ты стала такой… решительной. – Рэм улыбался.

– Ты меня и не знал.

– Мог бы поспорить, – проговорил он, склоняясь над бумагами. – Расскажешь, о чем тут? Или мне прочитать?

– Ты полистай, конечно, но, думаю, ничего нового для себя не найдешь. – Уля поднялась. – Я чай заварю, а потом будем читать вот отсюда. – Четвертая стена задумчиво высилась над ними, обвешанная записками, как елка мишурой. – Если отец и нашел ответы, то они здесь.

Она вышла из комнаты, прошла по коридору, улыбаясь сама не зная чему. Каждый раз, когда полынь тянулась забрать у нее Рэма, Уля была готова биться за него до последнего. Спустя три года одиночества быть рядом с тем, кто понимает ее страхи, было приятно. Но где-то внутри сидел червячок опасения – Рэм может быть врагом. Служкой на задании Гуса. Тем, кто следит, не соскочит ли она с крючка.

Но вера заложена в природе человека. Пока ты жив, тебе нужно хоть во что-то верить. В высшие силы, в людей, материнскую любовь, в защиту государства и накопительный счет в банке. Лишь бы знать, что в беде ты не окажешься один.

Не верить в Рэма означало бы для Ули сдать последний гарнизон, за которым – пустошь абсолютного безверия. Седое поле цветущей полыни. Служка он или сам черт во плоти, но выгнать Рэма сейчас значило бы вытравить из себя последнее человеческое.

Уля дождалась, пока закипит чайник, и отнесла в комнату обе кружки и блюдце с печеньем.

– Ну как? – спросила она, подходя к четвертой стене.

– Он был абсолютным психом, – проговорил Рэм, отрываясь от листка. – Он прямо восхищался тьмой. Вот, послушай: «И только закрыв глаза, я понимаю, где прячется третье измерение – во тьме под моими веками. Она будто живая, мерно дышит, я даже слышу ее дыхание. Ощущаю его на коже. Оно горькое,