Осада (СИ) - Кирилл Берендеев

– Мертв? – ужаснулась попадья. – Но как? Ведь…

– Мертв от тех, на кого мы молились, и кем спасались. Мертв богоизбранными святыми нашими отцами, чьи мощи исцеляли недужных и расслабленных. В их загробную силу мы веровали, им молились, у них искали заступничества, – он помолчал. Вздохнул. – Аскер дежурил на посту у церкви, когда услышал шум и обеспокоенный, заглянул внутрь. А ведь он принял таинство святого крещения всего как несколько часов назад. Он поистине веровал, в глазах я видел негасимый огонь. Он веровал так, как может верить ни в чем еще не разочаровавшийся человек.

Мимо их дома проехал автомобиль – «уазик», очень похожий на тот, что несколько часов назад, оборвал жизнь, остатки жизни, Аскера. Отец Дмитрий встряхнулся. Нет другой. Стекла опущены, из проемов высовываются дула автоматов. «Уазик» торопливо свернул в соседний проулок, скрипнул тормозами. А через секунду началась стрельба.

– Святые великомученики восстали из мертвых, – сказал отец Дмитрий, стараясь перекричать начавшуюся стрельбу. – Восстали  и потребовали дани – и данью той стал Аскер.

Последнее слово он произнес в полной тишине – стрельба враз прекратилась.

– Как же так? – растерянно сказала попадья. – Но ведь они… сколько ж лет прошло.

– Видимо, они хорошо сохранились для своей работы, – жестко ответил батюшка, не обращая внимание, какую боль приносит каждой новой фразой. – И когда, Глаша,  я увидел святых отцов наших, прежде исцелявших, а ныне жаждавших уничтожить, я понял. Кусочки мозаики, которые я тщательно, но тщетно пытался сложить воедино вот уже три дня, наконец-то встали на место. И я ужаснулся увиденной картине. И понял, что мне предстоит делать. И как поступить в первую очередь, – помолчав, он добавил. – Поэтому не могу войти. Прости, милая, прости за все сделанное и за все, что мне предстоит сделать. Прости, что я не могу больше быть с тобой вместе. Ты была моей отрадой, моим спасителем, хранительницей покоя моего сердца и моих дум, – снова началась стрельба, последние слова потонули в грохоте автоматных очередей.

– Митенька, – матушка потянулась к нему, но отец Дмитрий мягко отстранился.

– Ты была для меня всем. Но теперь… все изменилось. Я не могу быть тем же, кем был, для тебя. Я стал другим, настолько другим, насколько это возможно. Я изверился. Нет, не так. Я поверил в другого бога. Нет, снова не то. В другую Его ипостась. «Не мир я вам принес, но меч». И этот меч я видел и ужаснулся ему, ибо он занесен надо всем миром. Над верующими и неверящими, над праведниками и грешниками. И никому не будет ни покоя, ни спасения. Никто не уйдет от меча пламенеющего. И никого не пустит меч обращающийся. И каждый вернется либо в прах, либо станет безмозглым и бессердечным слугой Господа нашего. И страх стать этим безмозглым и бессердечным слугой Господа понуждает меня отвратиться от Него, и противиться Его замыслу, противиться, насколько это возможно. Насколько хватит моих сил. Биться со слугами его, покуда не кончатся патроны, покуда не дрогнет рука, покуда…

– Митенька, что же ты такое говоришь, – тихо проговорила попадья и заплакала. – Зачем ты это говоришь, и отчего меня так мучаешь. Неужто ты и вправду решил, что все это испытание Господне, ниспосланное на тебя.

Отец Дмитрий содрогнулся.

– Не на меня и не испытание. Прости меня, Глаша, что я говорил тебе все это. Наверное, умнее было и проще не возвращаться домой вовсе. Уйти так, чтобы ты думала, будто я сам стал живым мертвецом. Не мучить тебя своими домыслами. Но мне хотелось увидеть тебя, прости, мне хотелось в последний раз увидеть тебя, прижаться к тебе, – он вздохнул. – Снова поделиться с тобой моими муками. Зачем, не знаю, не понимаю, зачем я делаю это. Прости еще раз.

Она уж не говорила «Бог простит», она вцепилась в батюшку, что было силы, и сколь он ни пытался, не пускала его. Прижала к сердцу и произнесла:

– Неужто ты подумал, я смогу тебя бросить. Уставшего, измученного, с темными мыслями. Неужто ты смог думать, что я не сыскала бы тебя, где бы ты не находился, и каков  бы ты ни был. Неужто и вправду поверил, что я смогла бы расстаться с тобой. Ведь ты мой, Митенька, мой, понимаешь. Никакому безумству, поселившемуся в тебе, я тебя не отдам. Слышишь, никому не отдам.

Она целовала его, он не отвечал на поцелуи.

– Это не безумства, милая моя. Это выбор мой. И я хочу хранить тебя от моего выбора. Ты должна жить с той верою, что дана тебе, и что тебя не покидала. Тогда ты справишься, я знаю, ты справишься со всем.

– Я не могу жить без тебя, Митенька. Прости уж меня тогда, но я тебя никому не оставлю. Тем более, твоему выбору. Я твоя навеки, я клятву давала оставаться супругой тебе до конца дней своих, и я не могу и не хочу нарушить ее, ты понимаешь, миленький? Ведь я же люблю тебя, как я могу покинуть моего любимого.

Слезы душили и его, но он старался не подавать виду. Почему же раньше ни она, ни он никогда прежде не говорили таких слов? Почему молчали? Неужто потребовалось пришествие живых мертвецов, чтобы уста отворились? Светопреставление, чтобы понять, сколь близки они друг другу.

Они обнялись, крепко, словно пытаясь задушить. Вцепились, как утопающие, надеющиеся на помощь столь же беспомощно барахтающегося в воде человека. Обнялись, и стояли, ничего не видя и не слыша вокруг. Солнце, на миг вырвавшись из-за стремительно бежавших по небу туч, осветило их и немедленно пропало.

Какая-то машина все же остановилась подле никак не желавшей разлучаться парочки. Посигналила. Затем повторила сигнал. И только тогда отец Дмитрий оглянулся.

Перед его домом стоял красный, как с картинки модного глянцевого журнала «Хаммер», забрызганный грязью и с помятым бампером, на котором остались явственные следы столкновений с теми, кто раньше почитался людьми. Увидев это, прежде всего обрывки одежды и запекшуюся черную кровь, а уже затем разглядев водителя, отец Дмитрий вздрогнул.

Алла Ивановна снова бибикнула, привлекая внимание попадьи. И деловым своим тоном, не терпящим возражений, произнесла:

– У вас пять минут. Давайте, быстро выносите самое важное. Войсковая операция временно отменяется. Не исключено, поселок будет попросту сдан.

Они не сразу пришли в себя, и не сразу поняли, о чем она говорит.

– Как сдан? Кому сдан? – наконец, спросила матушка, метнувшись было по приказу в дом, но вспомнив о супруге, немедленно воротившись.

– Глаша, понятно, кому. Но, Алла Ивановна, что происходит?

– Вы же в поселке живете, виднее. Хотя вы… от библии не отрываетесь. Короче, по дороге сюда я слышала приказ отступать к Москве. Жителям, наверное, придется эвакуироваться вместе с военными. В случае, если их не бросят, как обычно, на произвол судьбы.

– Но войска тут шуруют уже два дня, считай, три…

– Если бы вы видели, сколько трупов они вывезли, вы бы не спрашивали. Давайте собирайтесь. Только деньги, церковную утварь и документы. И оружие, отец Дмитрий, не забудьте ствол.

Они вошли в дом, все же вошли, владелица внедорожника осталась ждать во дворе. Матушка стала стремительно собирать вещи, отец Дмитрий метнулся за деньгами и документами, лежащими, как и обычно хранятся они – в книгах. Наконец, он увидел выносившую праздничные рясы матушку и тут же вспомнил. А ведь чужой приказ нарушил его собственный, отругал себя отец Дмитрий, ну какой он после этого раскольник, отщепенец, богоборец в конце концов. Другие к стенке встают, думалось ему, под пытками смеются, а он не может втолковать собственной жене, любимой, что отрекается. Ото всех, ото всего. Ради ее собственной безопасности.

– Никуда я тебя не брошу, – напомнила попадья. – С тобой буду.

– Но я…

– Мы же обручены быть вместе до смерти, я свой обет не нарушу. Ты слышал, я повторять не могу, времени нет. Алла Ивановна нас давно ждет.

– Но я же тебе такое говорил…

– Ты мне и не такое говорил прежде, – она вздохнула подошла к нему, потрепала волосы. – Митя, ну посмотри. Тебя ждут, а ты…. Давай, собирайся скорее. Ведь и вправду опасность грозит.

– А как же народ? – бестолково спросил неведомо у кого отец Дмитрий. – Я побегу, а он…

– И он побежит. Ты же слышал. Алла Ивановна женщина пробивная, все знает, все слышала. Вот и приехала.

– Я одного в ум взять не могу – почему же она приехала. Ведь терпеть нас не может.

Попадья улыбнулась.

– Митенька, солнышко ты мое, как же ты плохо еще знаешь женщин. Сорок три года, а все еще чисто младенец.

– Да, – он кивнул, – ты права, чисто младенец. Сам не понимаю, что говорю. Надо будет спросить, где же она нас разместит.

– Наверное, в пансионе своем, на времечко хотя бы, покамест все не утрясется, да школьная пора не начнется. А там видно будет, – попадья готовы была петь, в непритворной радости, что не просто служит мужу помощью и утешением, но осторожно руководит и наставляет его, чего никогда не было раньше. Отец Дмитрий смотрел на нее с искренним изумлением. И уже не мог объяснить ей новое положение вещей, новую веру, или новое неверие, в чем он, сам-то толком разобраться не мог. Когда-нибудь потом. Позже. Когда она отойдет от всего этого и осознает хотя бы часть правды. Когда….