Рассказы - Василий Казаринов

— Ну полно, полно… Хотите я напишу ваш портрет заново?

— Что ж, наверное, такова жизнь, — едва слышно произнесла она, рассеянно глядя в сторону кафе; теперь за крайним столиком сидели мальчик и девочка, по виду школьники, пили лимонад, хохотали, размашисто жестикулируя. — Надо же, именно здесь все началось десять лет назад, в этой самой кафешке. Он подсел ко мне, слово за слово — познакомились… Поженились через год, — она горько усмехнулась. — Здесь все и кончилось. Я чувствовала в последнее время: что-то сломалось в нашей жизни, и наконец Аркадий сказал мне, что у него другая женщина. Да, вы, собственно, видели это вчера, — она присела на раскладной стульчик напротив Сергея и надолго умолкла. — Это трудно, как-никак девять лет супружеской жизни… Хм, так вы уже приступили? — слабо улыбнулась она, заметив, как его карандаш уверенно порхает над листком эскизного блокнота. — Получается?

— Пока не очень, — мрачно отозвался он, вырывая лист и комкая его, и в этот момент еще не догадывался, что первая неудача потянет за собой целую череду разочарований…

Она частенько забегала на Арбат ближе к вечеру, они шли гулять по здешним уютным переулкам, сидели в открытых кафешках, болтали о пустяках, он делал наброски, груда эскизов копилась в большой папке в его мастерской, однако ни в одном из них Сергей не находил чего-то важного… До тех пор, пока спустя месяц с момента их знакомства, они в своих прогулочных скитаниях по городу не добрели до его студии.

Она молча бродила по просторной и светлой, с высоким потолком, мастерской, перегороженной стеллажом, по верхней полке которого стелился, вываливаясь из приземистого цветочного горшка, густой плющ.

— Нет, это безнадежно, — мрачно заметил он, перебирая свои эскизы, захлопнул папку, бросил ее на диван, уселся на подоконник, перевернулся, свесил ноги на улицу и тупо смотрел с высоты пятого этажа, как внизу какой-то меланхоличный бассет в сопровождении грузной, с утиной походкой, шатенки пересекает улицу.

— Ты что? — она осторожно коснулась его плеча. — Жить надоело?

— Да в общем, похоже на то, — отрешенным тоном отозвался он. — Не очень-то хотелось в этом признаваться себе, ну да, видно придется. Я не более, чем обычная серость, владеющая кое-какими навыками ремесла. И все, что я могу, это рисовать дурацкие портретики прохожих.

— Нет-нет, ты тут ни при чем… — прошептала она, целуя его в висок, отступила вглубь мастерской, и до его слуха донеслись какие-то едва внятные шорохи, природу которых он не до конца уловил. — Ну вот, — тихо сказала она, — теперь я готова позировать.

— Готова? — переспросил он, и, глянув через плечо, вздрогнул: поглаживая пышно клубящуюся зелень плюща, она смотрела на него из-за зеленого полога точно так же, как месяц назад там, на Арбате. — Стой! — тихо скомандовал он, словно боялся спугнуть это ощущение свежего настроения, проступающего в ее взгляде, слез с подоконника, осторожно, бочком, бочком передвинулся к мольберту и толком не заметил, как пронеслось время. Положив на бумагу последний мазок, он бросил кисть, попятился к дивану, рухнул на него и, погрузившись в блаженную полу дрему, отдыхал — до тех пор, пока не ощутил на лице ее горячее дыхание:

— Ты просто сумасшедший, — прошептала она. — Ты разве не заметил, что все это время находился наедине с обнаженной женщиной?

— Теперь заметил, — улыбнулся он, привлекая ее к себе.

Проснулся он поздно, сел на кровати, недоуменно повертел головой, тронул подушку, которая, казалось, еще хранила тепло и пряный аромат ее лица. Вскочил, пробежался по мастерской. Нигде не было — ни ее, ни двух ее портретов. Он вдруг подумал, что даже не знает, где ее искать — ни адреса, ни телефона она не оставила.

Спустя две недели он нашел в своем почтовом ящике продолговатый конверт — приглашение в известную галерею на вернисаж. Отсидев рабочую смену на Старом Арбате, он пешком направился в сторону набережной — галерея располагалась где-то там, в одном из переулков, выходящих к реке… Он прошелся по вернисажу, разместившемуся в трех уютных белостенных зальчиках, и в третьем увидел свои листы. Они висели рядом, почти соприкасаясь краями тонких рам, и композиционно практически полностью повторяли друг друга — рыжий локон, щека с родинкой, уголок рта… Но изображены на них были две совершенно разные женщины.

Он вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд, обернулся. Она вздрогнула, опустила глаза, неуверенной походкой двинулась в нему.

— Извини, — пробормотала она и потупилась. — Наверное сразу надо было тебе сказать. Ну, что я немного разбираюсь в живописи. В конце концов я ведь хозяйка этой галереи, — она кивнула в конец зала, где был накрыт скромный фуршет. — Пойдем, выпьем немного за наши успехи, — она сделала выразительную паузу. — За твои и мои.

— Да нет, не стоит, — мотнул он головой. — Мне завтра рано вставать. Надо идти на Арбат и работать.

— Ой, вряд ли… — с улыбкой заметила она, косясь на его листы. — Боюсь, этот вернисаж под открытым небом лишился одного из своих уличных рисовальщиков, — она поцеловала его в щеку и шепнула на ухо: — Кстати, напомни мне завтра с утра, чтобы я полила твой роскошный плющ.

МАМА, Я ДЕЖУРЮ ПО АПРЕЛЮ

Ждала счетов с телефонной станции за междугородние переговоры с Нижним Новгородом, потому всякое утро и заглядывала в почтовый ящик — не дай Бог своевременно не оплатить эти несчастные три минуты переговоров с Катей, двоюродной сестрой, потом хлопот не оберешься, еще чего доброго отключат телефон… Если бы не опасение прозевать счета, то ключ от почтового ящика так и валялся бы в ящике письменного стола — писем ждать неоткуда, бесплатные газеты не интересовали, равно как лукавые листовки с предложениями от риелтеров и прочие рекламные дадзыбао.

И уж совсем не занимали шершавые листки, зазывавшие пройти ускоренный курс похудания, обещавшие сногсшибательный результат уже через пару недель, — ни к чему это, как говорят в народе: тридцать пять — баба ягодка опять.

Ягодка не ягодка, но посмотреть есть на что: чуть выше среднего роста, стройные ноги, покатые бедра без намека на вторую свежесть, проявляющуюся в легком целлюлите, щиколотка — тонка, живот — аппетитен и в меру мускулист, плечи узки и округлы, по ним мягко текут прямые, пшеничного оттенка волосы, сильные и здоровые сами по себе, без всяких там "Pantin Pro V", но вот в бледно зеленых глазах затаилась усталость с легкой примесью печали… Ежеутренняя — перед уходом на работу — тщательная инспекция внешности перед высоким зеркалом оставляла в целом неплохое впечатление, вот разве что взгляд из под пышных ресниц меланхоличен и тяжеловат, но тут уж ничего не поделать.

"Доброе утро, Вероника Васильевна, уже шесть пятнадцать и вам пора поторапливаться, оперативка ждать не будет. И — выше нос, вы симпатичная молодая женщина, вполне свободны, формально не разведены, но фактически — да, карьерно вполне успешны — должность начальницы крупного чего-то да стоит… Ах да, не забудьте сунуть руку в почтовый ящик и на обратном пути купить сметаны".

Манера в пол голоса разговаривать с собой взялась как-то незаметно, и будто бы видимого повода не имела — поймав себя с год назад на таком приглушенном общении с зеркалом, помнится, тут же себя одернула:

— Ну все, хватит, хватит… Что за бред!

Одернула и теперь, привычным движением кинула тонкий ремешок изящной сумочки на плечо, расправила ладонью подол и без того идеально сидящей юбки, застегнула перламутровую пуговку в манжете идеально белой, сдержанного фасона блузки, на первом этаже привычно пошарила рукой в глубокой ячейке почтового ящика — счетов нет, есть какая-то газета… Нет, на этот раз не рекламная. Машинально сунула ее в сумку, побежала к трамвайной остановке, на переходе через улицу застряла — в светофоре висел красный свет.

— Мадам, я за вами уже минуты три наблюдаю, — раздался за спиной чей-то мягкий голос; обернулась — мужчина лет сорока, лысоват, очки на носу, взгляд умен и ласков. — Вы заметно волнуетесь, опаздываете, должно быть… Отчего бы вам не перейти дорогу? Ведь машин совсем нет…

— Вас разве в школе не учили, что означают сигналы светофора? — кивком указала на ту сторону улицы. — Или вы дальтоник?

— Идите… — улыбнулся он. — Этот светофор сломан.

— Ну, если так… — нехотя шагнула на "зебру". — Господи, ну нигде порядка нет. Кроме нашей епархии, — и в ответ на его вопросительный взгляд, пояснила: — Я, видите ли, работаю в министерстве железнодорожного транспорта. Знаете, что такое железная дорога? Это в первую очередь — порядок, порядок и еще раз порядок.

Сметана оказалась дрянная, жидковатая, теплая, ну да ничего, для салата сойдет. Сунула ее в холодильник, остудила, покрошила с миску помидоры, огурцы — заправила салат, поджарила кабачок. Никакого мяса — вредно для фигуры. Тем более — куриного мяса, в нем, говорят, диоксины завелись, похлеще яда кураре. В постель — ровно в десять. Минут двадцать — чтение, сон. Впрочем, читать в постели вредно для глаз, но эту маленькое послабление и отклонение от порядка себе можно позволить.