Рассказы - Василий Казаринов

Ее подобрал все тот же общепитовский "уазик", водитель, крошечный человек, ссохшийся от беспрестанного курения, с лицом состарившейся куклы, в упор расстрелянным черной угревой дробью, странным образом оказался в курсе дела и потому деликатно помалкивал. На подъезде к точке он хрипло откашлялся в игрушечный кулак и со скрипом выдавил из себя: что, ушел он? И Саня кивнула: да! — глядя куда-то вбок, налево, откуда вприпрыжку набегал на них поселок огородников.

— Думаешь сыскать его? — спросил шофер, притормаживая перед стальной дверью точки.

— Ага, — уверенно сказала Саня.

Шофер пожевал аккуратно сплюснутый мундштук папиросы.

— А как?

— А так, — ответила Саня, вглядываясь в шаткий дымок, витиевато прорастающий из угомонившейся в углу рта папиросы. — А вот так.

— Это как?

— По запаху.

Он нашелся достаточно быстро, на второй день ее странствий по трассе, приютом ему служил давно отживший свой век придорожный магазин, караулящий поворот на рыжую грунтовку, стягивающую трассу с цементным заводом. Магазин — прежде он был керосиновой лавкой и только в семидесятые годы перестроился в продуктовый — представлял собой скромных размеров квадратную каменную будку с толстыми стенами. При известном старании будку можно было бы привести в божеский вид, но руки, желавшей прикоснуться к этим изъеденным бледно-зеленой плесенью стенам, не находилось. Лет пять назад, когда стало совсем нечем торговать, кроме каменных пряников и хозяйственного мыла, лавочку прикрыли, перекрестив дверь широкими досками. Будка медленно ветшала и превратилась наконец в хмурый памятник каким-то прошлым временам, попахивающим керосином.

Искать Сережу можно было где угодно — мир велик! — но Саня по наитию двинулась вдоль трассы. Переночевала она у Абдуллы, Абдулла уступил ей свою кровать, а сам улегся на матраце среди котлов. Возможно, она и не завернула бы на огонек к коллеге, но со стороны полевого стана потянуло дымом. Это был не совсем тот запах, какой Саня искала, в нем доминировал характерный шашлычный акцент, и тем не менее она свернула с трассы: попытка не пытка.

Дым мангала был уже, собственно, третьей приманкой, на которую она клюнула, а первый сигнал прозвучал еще накануне, со стороны железнодорожного откоса. Насыпь едва виднелась за обширным кормовым полем, на котором никогда ничего не росло, кроме травы для скота; Саня знала, что насыпь тащит на горбу узкоколейку, ускользающую в плотный и опрятный лесок, и где-то в глубинах этого леска подныривает под глухие железные ворота, охраняемые сонным солдатом в будке (говорили, там военный завод). Она пересекла поле, добралась до насыпи и только здесь поняла, что сбилась с курса. Серая прошлогодняя трава, нахлынувшая на откос, вся была заляпана черными пятнами гаревых лишаев, проплешины были еще живые, еще дышали теплом и горьковатым запахом. Она повернулась и ушла. Тот же инстинкт привел ее к лавке "Шиномонтаж", хотя здешний запах имел индустриальный какой-то, металлический привкус. Молодой человек, которого на дороге называли Цыган, приваривал железную загогулину к днищу опрокинутой набок легковушки ("Батянька сослепу на брюхо сел на проселке и глушак оторвал"). От Цыгана Саня узнала, что Сережа тут появлялся, дней несколько назад — придурковатый какой-то мужик, замотанный в солдатское одеяло, придурок, факт, уселся вон там, под старым тополем, и проторчал весь день, у Цыгана дел было невпроворот, потому он толком не заметил, когда и куда он улетучился. Кстати вот, и Абдулла, угощая Саню жидким на цвет (зеленым) чаем, про Сережу упомянул: был, был, чудак-человек, бродил вокруг да около, глухой он, что ли? Абдулла его звал: эй, человек, кушать хочешь? шурпа хочешь? — но тот не отзывался, а куда он подевался, Абдулла не знал. К Абдулле приехал родственник из родных краев, из маленького глиняного города, прилепившегося к желтой горе, на эту гору веки вечные карабкается, переводя дух на плоских площадках, виноград. Эти площадки, рассказывал Абдулла, выточены в горе рукой человека и обильно политы потом, в том числе и потом отца Абдуллы, которому Аллах даровал покой и вечное блаженство, а мать еще жива, ниспошли ей Аллах долгих и радостных дней. Ну вот, и они сели с родственником праздновать встречу, пили коньяк, и Абдулла не заметил, как человек в одеяле куда-то пропал.

Возможно, Сережа так и растворился бы в этой безначально-бесконечной трассе, не почувствуй Саня, как в открытое окошко КамАЗа, которому она голоснула, покинув гостеприимный полевой стан, залетел на хвосте у плотного сквозняка знакомый запах.

Она попросила притормозить, выбралась из кабины, потопталась на обочине, огляделась и прощально махнула рукой: поезжай. Сережу она нашла сидящим на земле у магазинного крыльца в компании какой-то вольной собаки невразумительной палевой масти, огромной, с остановившимся стеклянным взглядом, очень походящей на волка. Собака застыла в сторожевой позе, ее стоящие по стойке "смирно" уши мелко подрагивали, черный нос шевелился, впитывая и сортируя запахи дороги, — казалось, она охраняет беспомощного, завернутого в солдатское одеяло ребенка.

— Пойдем, Сережа, пора… Пойдем. — И они двинулись вверх по течению трассы.

Собака, вопросительно склонив голову набок, смотрела им в спины, Саня ощущала прикосновение этого волчьего взгляда даже в тот момент, когда они сходили с попутной машины, подбросившей их до точки.

Сережа бродил туда-сюда, шаркал ногами, словно не полагался на зрительную память, а намеревался освоить и узнать рельефы знакомого пространства подошвами, Саня хлопотала на кухне, а когда к вечеру вышла на воздух перевести дух, обратила внимание на белый легковой автомобиль, приткнувшийся к обочине неподалеку от точки.

Автомобиль утробно урчал, как будто вынашивал какую-то тайную мысль, потом сдал назад и остановился как раз напротив жестяного козырька, под которым сидел Сережа. Поразмыслив немного, он тронулся и медленно покатил вперед, кровоточащие ранки его габаритных огней быстро затянулись в пепельных красках трассы, а Саня подумала, что быть беде.

Так оно и вышло: на излете недели этот белый автомобиль зарулил на стоянку. Плавно отворилась широкая дверь со стороны водителя, показался и сам шофер, солидный мужчина в кожаном пиджаке, с грубоватыми чертами лица, вытаивающими из густой, совсем седой бороды; облокотившись на крышу, он медленно обвел взглядом развилку, мусорный пустырь, здание столовки. В бороде его возникло шевеление — он что-то произнес, что именно, Саня не разобрала, но подумала: вот она, беда, а вслед за этим открылась вторая дверь.

Так широкий иностранный автомобиль и стоял, словно плашмя рухнувшая на землю белая птица с нелепо вывернутыми крыльями; из-под правой дверцы показалась маленькая нога в черном чулке и крохотной туфельке на низком каблуке, дотянулась до асфальта, носок замер, как бы проверяя надежность опоры, и какой-то мудрый инстинкт подсказал Сане, кто такая эта женщина.

Потому Саня, привалившись плечом к холодному стальному косяку, безмолвно и обреченно наблюдала за тем, как женщина уверенной походкой направляется в тылы точки, где зябко поеживается после омовения под ледяной струей Сережа. С минуту они стояли друг напротив друга, в лице Сережи медленно прорастало новое, постороннее и совершенно неведомое Сане выражение, он плавно развел руки в стороны, одеяло стекло с его плеч, а женщина протянула ему миниатюрную ладошку:

— Пойдем, Сережа.

Они медленно прошли мимо Сани, бессознательно мнущей в больших руках передник, Сережа — новый, повзрослевший, чужой — обнялся с бородатым, и, прежде чем погрузиться в машину, он оглянулся, обвел взглядом все то же: развилку, пустырь, приземистый вытянутый пенал столовского дома, вагончик на вросших в землю колесах— и пожал плечами.

Они расселись, первым исчез на заднем сиденье Сережа, потом водитель и, наконец, женщина: подобрав длинную юбку, она занесла ногу в салон и уже слегка отклонилась, чтобы бочком, плавно изогнувшись, донести себя до просторного сиденья цвета кофе с молоком, но в этой незаконченной, переходной позе вдруг замерла и посмотрела на Саню, а минут через пять они уже сидели в пустом обеденном зале за крайним столом, прямо под гигантской женщиной, которая вблизи выглядела состоящей из разноцветных и скользких обрезков промасленной ткани, и пили горький коньяк.

Вот интересно, как мог бы развиваться разговор между Саней и этой маленькой женщиной, напоминающей девочку, в день двенадцатилетия торжественно решившую остановить бег своих лет. Своей немыслимо короткой, несколько неряшливой, с влажным пепельным отливом стрижкой она, однако, сильно походила на мальчика, только-только вылезшего из ванны и не успевшего вытереть голову. Да уж, интересно — ведь она раздумала садиться в машину, вернулась на место встречи с Сережей, подобрала одеяло, аккуратно сложила его и протянула Сане: вот, спасибо, а Саня, невесело усмехнувшись, отозвалась: да уж чего там, понятное дело, дорога — не понимая, впрочем, при чем тут дорога.