Тузы Майкла Паркеса - Константин Аршин

– Я должен. Я же мужчина.

Мужчина уходил отдавать своей родине долг. Нас собирали в автобусы и вывозили за город. Мне повезло, как везло лишь немногим. Я оставался служить у себя…

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

– Не плачь, птенчик, как плачу я.

«Все влюблённые клянутся исполнить больше,

чем могут, и не исполняют даже возможного.»

(с) У. Шекспир.

СССР. Цхинвал.

Февраль. 1987г. 15:15.

Гела роняла на снег слезу за слезой. Её молодой человек, её возлюбленный, её будущий муж сегодня уходил на два года в армию.

– Ты как?

– Отвратительно, – Або дрожал с головы до пят. Тёмные волосы на его руках стояли дыбом.

Гела знала Або, как облупленного. Любила и принимала его со всеми его недостатками, слабостями и фобиями. А их было больше, чем у неё… у хрупкой маленькой девочки…

– Не бойся, – утешала она.

– Я не боюсь. Скажешь тоже. А… Армия… Армия – это ведь не т… т… тюрьма, правда?

– Не говори ерунды.

Гела страстно поцеловала Або в его тонкие синие губы:

– Так лучше?

– Нет, – он отвернулся. – Н… Н… Никак не лучше. Блин, блин, блин!

– Не капризничай, птенчик, – она повисла на нём, как гимнастка на брусьях. – Что дома? Как мама?

– П… П… По-разному.

Або был не в духе. Расшевелить и ободрить его в такие минуты было практически невозможно, но у Гелы всегда получалось.

А дома действительно было по-разному…

Месяц назад.

– Танцуй! – Арчил, подобно торнадо, ворвался в сонную детскую комнату. – Ты идёшь в армию!

– Что?! – Або уронил детективную книгу на грудь. – Ч… Ч… Что ты сказал?!

– Что надо! Ты идёшь в армию, важишвили (сын)! – эмоционально повторил отец.

Он светился от счастья. В его правой руке было что-то зажато.

– Там из тебя сделают человека, сделают! Мужика! Там тебя воспитают! У них получится то, что не вышло у меня.

– Т… Т… Ты серьёзно?! – ладони Або вспотели.

– Конечно серьёзно. Такими вещами не шутят. Смотри.

Арчил протянул Або серый клочок бумаги – повестку в местный военкомат:

– Я договорился с Беридзе.

– Ч… Ч… Чего?! Ты?! Д… Д… Договорился?! – Або потерял дар речи. – Мама!

Тамина уже спешила на помощь сыну. Её широкие шаги были отчётливо слышны в тихом коридоре их огромной квартиры.

– Зачем, Арчи?! Зачем ему в армию?! – накинулась она на отца. – Он не ты. Ему это не обязательно…

– Тха! – гаркнул разгневанный глава семейства. – Хватит кудахтать! Он идёт в армию и точка.

– Н… Н… Никуда я не пойду! – захныкал Або. Он зарылся в пододеяльник и заскулил. – Мне и здесь х… х… хорошо!

Арчил со всей силы дёрнул за край постельного белья:

– Здесь хорошо?! Здесь?! На кровати?! Детина! Ты – здоровый лоб! Тебе восемнадцать лет! Да на тебе страна пахать может, щенок! – он не выбирал выражения. – Кого мы воспитали?! – он грозно посмотрел на Тамину. – Он боится собственной тени! Он не может дать сдачи, не может ответить на оскорбление! Он тюфяк, неженка, тряпка! Решено! – он больно схватил сына за лодыжку. – Ты идёшь в армию! Ты меня понял?

– Н… Н… Не понял!

Або уткнулся лицом в подушку. Нога его заболела.

– Арчи, Арчи, – Тамина тщетно пыталась утихомирить разбушевавшегося супруга, – но он… он ещё маленький…

– Маленький?! – позеленел горячий Арчил.

Злоба в нём подменяла наставления. Он хотел выпестовать в сыне мужское начало, но не знал, как:

– Да он выше меня ростом! И выше тебя! Оболтус! Не работает, сидит на моей шее! Бездельник!

– Я не об этом… – Тамина закрыла уши руками.

Ей хотелось заплакать вместе со своим обездоленным сыном.

– Тха, я сказал! Маленький значит?! – Арчил повернул до упора, до характерного хруста хлипкую дверную ручку, но вовремя передумал. – Маленький он? Значит так: он идёт в армию и служит союзу от звонка до звонка. И выходит оттуда взрослым состоявшимся человеком. Мужиком, а не… не… – Арчил не мог подобрать нужных слов, – а не твоим подъюбником, Тами!

Он развернулся на каблуках, распахнул настежь дверь так, что она ударила стену, и вышел из комнаты.

– Мама, – всхлипывал ему вслед Або.

– Тише, маленький, тише… – утешала Тамина. – Он одумается. Он возьмёт свои слова назад. Я постараюсь.

Но Арчил не одумался. Он не взял свои слова назад. Тамина старалась, как обещала, но всё было тщетно. Ротный поезд ухнул и загудел. Або был не в духе. Расшевелить и ободрить его в такие минуты было практически невозможно, но у Гелы всегда получалось:

– Я буду писать, – её подбородок дрогнул.

Не первый раз за эту неделю.

– Я т… тоже.

На нём не было лица.

– Твой командир? – обернулась она.

– Мой.

– Значит пора?

– П… П… Пора, – Або вздохнул.

Он не говорил, он шептал.

Гела поцеловала его в губы и в щёки, жарко прижала к груди, стиснула так, что едва не захрустели их рёбра, и нехотя отпустила.

– Поезжай с Богом, – благословила и перекрестила его она.

Або разрыдался. Разрыдался бесшумно. Разрыдался спиной ко всем.

– Ну, что же ты, птенчик? Не здесь и не сейчас. Твоих слёз не должны больше видеть. Ты – мужчина. Ты – воин.

Шерстяные варежки Або были в скатанном снегу. Он размазал им слёзы по своему красному лицу:

– Я – воин?

Он был больше похож на усталого гремлина.

– Ты – мой воин! – Гела часто задышала на свои заиндевевшие ладони. – Я замёрзла, Або. До свидания.

– До свидания, моя любовь.

– До свидания, птенчик.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

В Афганистан я не попал. И слава Богу. Мне посчастливилось служить дома, под Тверью. Со мной служили представители почти всех малых народов Союза: грузины, армяне, азербайджанцы. Або Чичуа тоже служил под Тверью.

«Пинта пота

сберегает галлон крови.»

(с) Д. Паттон.

СССР. Тверь.

Февраль. 1987г. 20:00.

Сказать, что его не уважали, значило бы ничего не сказать. Его били? Нет, его толком не били. Его сторонились. «Дедушки» часто подтрунивали над ним, награждали увесистыми оплеухами, но дальше унижений дело не шло. Або тянул лямку до того момента, пока сам не стал «дедушкой». Тут его солдатская жизнь наладилась относительно.

После года службы к нему зачастили родители: мама и папа, – странные люди с совершенно противоположными друг другу характерами.

Отец Або, Арчил Чичуа, седой и статный, но бойкий, бегал вокруг сына, много улыбался, шутил и поминутно выкрикивал:

– Мужиком… мой парень стал мужиком?

Мама Або, Тамина Чичуа, высокая и худая, была мягче, тоньше и деликатнее воинственного супруга. Она искренне любила своего сына. Отец тоже любил Або, но своей мужской скупой любовью.

– Деточка, ты не забываешь покушать? – Тамина промокнула уголки губ Або сухой салфеткой. – Ты запачкался, горе моё.

– Я покушал, – попытался увернуться Або. – Как вы там?

– Лучше всех, – скалил зубы отец. – Что всё мы да мы. Как ты здесь? Скучаешь? Скучаешь, а?

Он легко бил Або кулаком по плечу.

– По кому? – не понял Або.

– По нам, дуралей, – прыснул отец. – По Геле скучаешь?

– Скучаю… – сразу покраснел сын. – С ней всё хорошо?

– Ну, – Арчил подбоченился и взял жену за руку, – и чего ты молчишь? Говори, давай, как она. Вы же с ней все ночи напролёт по телефону трещите.

– Ой, перестань, – отмахнулась Тамина. – Мальчик мой, Гелочка очень ждёт тебя. Она очень переживает. Не волнуйся… Она тебе пишет?

– Каждую неделю, – пуще прежнего зарделся Або.

– Как это мило, – Тамина закрыла влажные от слёз глаза. – Вы такая чудесная пара.

– Боже, Тами, он это и без тебя знает, – заворчал уставший отец.

Разговоров о любви и о чувствах Арчил чурался, как бешеных собак.

– Доставай, давай, что мы насобирали.

– Это тебе, – Тамина аккуратно протянула сыну пузатый пакет. – Не смотри сейчас. В казарме откроешь… Как здоровье у Кости? Как его нога?

– Заживает, спасибо.

Або улыбнулся. Я был его единственным армейским другом.

– Вот и славненько, вот и славненько, – Тамина всплеснула руками. – Он – хороший мальчик. А ты чего стоишь? Помоги ребёнку подняться. Погуляем?

– С удовольствием, – согласился Або. – Только сейчас. Я еду отнесу.

– Эй, служивый, сигареткой не угостишь?

Або ускорил шаг.

– Служивый, эгей! Ты куда такой быстрый? – за ним засвистели. – Погоди крутить педали!

Або попал правой пяткой на лёд, и нога поехала. Он неуклюже повалился на спину.

– Вот умора. Ты из цирка сбежал, клоун?

Або со всех сторон окружили местные хулиганы.

– Живой? – сплюнул сквозь зубы один. – Ничего себе не поломал?

– Н… Н… Нет, – только и протянул Або.

Левая нога его сильно саднила. Он упал на неё.

– Тогда вставай, чо разлёгся?

Або тяжело поднялся.

– Закурить, говорю, не будет? – осклабился второй.

Это он звал Або минутою раньше.