Тузы Майкла Паркеса - Константин Аршин

Он вышел из комнаты, демонстративно захлопнув дверь.

– Родной, – Тамина помогла сыну подняться.

– Мама… Мама… Я…

Або хотел оправдаться перед отцом. Доказать ему, что он ошибается, что Або не такой, каким Арчил описал его только что. Або колотила крупная дрожь. В этот вечер у него поднялась температура. Або заболел и болел очень долго.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

– А Костя выйдет?

«Лучше умереть, когда хочется жить,

чем дожить до того, что захочется умереть.»

(с) Э. М. Ремарк.

СССР. Тверь.

Ноябрь. 1985г. 18:25.

Серёга переминался с ноги на ногу в холодном подъезде. Ему было неловко.

– Сынок, к тебе пришли, – моя мама, Людмила Георгиевна, позвала меня из коридора. – Что у тебя с лицом, мальчик?

– Да так… – Серёга невразумительно покачал головой.

Лицо Серёги представляло собой не лучшее зрелище. Ссадины и цветущие кровоподтёки украшали мужчину в глазах женщин, но пугали в глазах матерей.

– Что значит «так»? – строго переспросила Людмила Георгиевна. – У моего сына нос разбит и порвана бровь. У тебя всё лицо в синяках. Он подрался с тобой? Что у вас, честное слово, произошло?

– Ничего… – Серёга отступил на один шаг назад.

Он готов был пуститься наутёк в любую секунду.

– Как это «ничего»? – она всплеснула руками. – Что вы не поделили? … Сыночка! Сына!

Она торопила меня.

– Да так… – повторил Серёга.

Он стыдился. Стыдился нашей нечестной драки. Стыдился своего безоговорочного поражения.

– Чо, мамуль? – я подкрался к ней сзади и поцеловал её в щёку.

– Не чокай. Это к тебе, – мама, преподаватель высшего учебного заведения, закатила глаза. – С ним подрался?

– Нет, – я отчаянно замотал головой так, что она заболела. – Я же тебе говорил, я не дрался. Мы в школе бегали, и я упал…

– Упал? Как же, как же, – Людмила Георгиевна замахала на нас руками. – На него, что ли, упал? На его кулаки?

– Мамулечка, я сейчас… я быстро… – я надел на ноги сланцы и, закрыв за собой деревянную дверь, вышел в холодный подъезд. – Чего тебе? – зло прошептал я так, чтобы мама не слышала. – За добавкой пришёл? Ещё хочешь?

– Погоди. Я это… – Серёга не знал, куда девать руки со сбитыми в кровь костяшками. – В общем это… прости меня…

Он не смотрел мне в глаза. Он изучал недавно помытый дежурной соседкой подъездный пол.

– Простить? – удивился я. – За что?

– Я был не прав… тогда. Да и вообще… Ты дрался, как лев… как мужчина, – он протянул мне свою правую руку. Она сильно болела. Костяшки на ней были содраны до основания.

Я пожал её безо всякого страха:

– Ты тоже.

– Да? Серьёзно? – Серёга улыбнулся. – Тогда чо… друзья?

– Ну да.

Серёга зарделся:

– Не бойся. Я прослежу, чтобы в школе тебя никто пальцем не трогал.

И Серёга не хвастал. Он точно знал, о чём говорит и чего обещает. Серёга мог выполнить это. Все старшеклассники слушались его беспрекословно, включая самых отчаянных.

– Спасибо. Зайдёшь? – я мотнул головой в сторону двери.

– Да не. Я это… Не. Я так… мимо проходил, решил вот…

Серёга стеснялся. Я видел: он прилично проголодался и немного продрог.

– Заходи, – я открыл ему дверь. – Сегодня и впредь: мой дом – это твой дом.

Серёга расплылся в преданной улыбке:

– Тогда ладно… Только это… я ненадолго. Матушка заругает.

Серёга имел в виду свою маму. Она работала на швейной фабрике и была очень строгой, но справедливой женщиной.

– Как скажешь. Суп будешь?

– А какой?

– Борщ. Моя мама так его делает. Закачаешься.

– Ага. Борщ буду, – Серёга переступил порог. – Как мне её называть?

– Людмила Георгиевна, – прошептал я и заорал. – Мама, к нам гости. Это Сергей. Он учится в моей школе.

Я захлопнул входную дверь, но не повернул ключ. Делать это было не обязательно.

Три недели спустя

ГЛАВА ПЯТАЯ

– …и я ему, такой – на! Бью с вертушки

«Тот, кто мстит, иногда жалеет о содеянном.

Тот, кто прощает, никогда не жалеет об этом.»

(с) А. Дюма.

СССР. Цхинвал.

Ноябрь. 1985г. 22:55.

– Ага-ага-ага! – Чича гоготал, внимая залихватским россказням Леона. – И чо, и чо, и чо?

– Да ничего. Он свалился, как подкошенный. Я пинаю его, уже ног не чувствую. Ору: ещё хочешь, тварь, ещё хочешь?!

– Ага-ага-ага!

Чича ухахатывался с баек Леона. Он никогда в них не верил, но то, что они были забавными, он не исключал:

– И чо, и чо, и чо? – в сотый раз повторил он.

– Ничего. Он ползёт, сопли утирает, кровью харкает. Не бей меня, говорит. Я всё отдам.

– Ага-ага-ага!

Чича ударил Тамази ладонью по спине:

– Ты это понял, толстяк? «Я всё отдам…»

– Угу.

Тамази не смеялся. Он вообще не любил смеяться. Чаще всего смеялись над ним. Он слушал Леона, а думал о длинноногой белокурой девушке из параллельного класса. Девушке, в которую он был тайно и безответно влюблён.

– И чо, и чо, и чо?

– Дак ничего! – Леон утомился придумывать новые подробности к несуществующей драке. – Отдал он мне деньги и всё. Выписал я ему на прощание поджопник и отпустил домой… к мамке.

– «К мамке»? Ага-ага-ага! – от смеха Чича сложился пополам. – Ты это понял, толстяк? К мамке… К мамке…

Тамази повёл плечами:

– Угу.

– Тебе, Киллер, на эстраду надо. К Хазанову юмористом.

Хазанов был для Чичи кумиром. Когда никто не видел, когда никого не было дома, Чича вставал перед зеркалом, брал в руки расчёску сестры и изображал Хазанова – один из его монологов. Он старался играть голосом, старался попадать в мимику его лица, старался передать акцент.

У него не получалось. Выходило паскудно. Но Чича не унывал. Он знал, наступит день, и он будет величайшим комиком в союзе. Таким, как Хазанов.

– Хазанов отстой! – сплюнул сквозь зубы Тамази. – Вторяк. «У ты какая…»

– Эй, толстый!

Чича сжал кулаки, как вдруг:

– Ребятки, закурить не найдётся?

Из темноты к ним направился человек, лица которого они не могли рассмотреть. Тень от шляпы падала на глаза, а огромная окладистая борода закрывала всё остальное. Фигура его была под бесформенным чёрным плащом.

– Чего тебе надо, мужи… – Чича осёкся, – …кто ты такой?!

Глаза человека блеснули кроваво-красным:

– Прохожий… – прошептал он и достал здоровенную палку, тяжёлую на конце.

– Эээ, – Тамази отступил на один шаг назад. – Вы чего? Мы не курим. Честно не курим.

В отличие от Тамази Чича был парнем не из робкого десятка, но и ему на мгновение стало страшно. Леон замер с открытым от удивления ртом. Чувство зарождающейся опасности поселилось в сердце каждого из них.

– Ты Леон? – человек указал длинной палкой на Чичу.

– Нет… – Чича растерялся и стоял, как вкопанный. – Я Чича.

Волосы на его спине и руках зашевелились.

– Я Леон, – Леон стиснул зубы и вышел из темноты на свет уличного фонаря. – Чего тебе надо?

Крупные хлопья снега слепили его.

– Справедливости, – неестественно прохрипел человек и ударил Леона заострённым концом палки по лицу.

Палка расцарапала его правую щёку.

Леон упал на асфальт и забрызгал Тамази кровью.

– Господи! – колени Тамази сами собой подогнулись. – Я ничего вам не сделал, – уверял он, – честно-честно…

Бежать было некуда. За их спинами был тупик, именно поэтому они здесь собирались.

– Мне – нет, – высоко рассмеялся человек и пнул Чичу каблуком в солнечное сплетение. – Выродки.

Чича задохнулся и, цепляясь руками за воздух, повалился на колени и ниц.

– Я… Я… Я ничего не делал… Я ничего не видел… Я их не з… з… знаю… Они мне не друзья… Честно-честно!

Тамази пятился, словно рак. Он тараторил, как попугай, и проглатывал окончания слов.

Человек напирал:

– Ты был с ними! Был с ними… тогда.

– Когда? – не понял Тамази. – Вы кто?

– Я – твоя совесть. И она говорит тебе… страдай.

Человек резанул палкой морозный воздух. Послышался свист. Тамази крутанулся волчком и вошёл носом в высокий сугроб. Снег обагрился его алой кровью.

Леон встал на четвереньки. Страх мешал ему быть достойным. Страх мешал ему сопротивляться.

– Выродки, – повторил человек и со всей силы заехал Леону по рёбрам.

Чича отполз на почтительное расстояние. Он не собирался погибать за товарища. Леон был ему омерзителен. Чича завидовал Леону. Чича видел себя на его месте.

– Выродки, выродки, выродки… – словно молитву, шептал обезумевший человек и хлестал Леона по всему телу.

Чича стонал. Боль внутри груди была невыносимой, но животный страх был сильнее боли. Чича не сомневался: Леон скоро кончится, и настанет очередь Чичи.

Острым, но сбитым носком сапога человек перевернул тело Леона животом вверх:

– Сволочь!

Он плюнул ему в лицо и спешно вытер слюну, накормив малолетнего мерзавца снегом.