В ожидании весны - Ованес Азнаурян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Скоты! Скоты! Что вы веселитесь? Бараны!!!
Гарика кто-то ударил, и он упал на снег. Затевать драку не имело смысла (они были слишком пьяны), к тому же ударивший тут же исчез, и они не разглядели его. Ваге и Тигран оттащили Гарика в сторону. Он притих и уже больше не кричал. У него из носа текла кровь, и Тигран пожертвовал своим носовым платком.
– Он сбежал? – спросил Гарик.
– Да, – ответили Ваге и Тигран хором.
– Я сильно пострадал?
– Жить будешь, – ответил Ваге, прикладывая к носу Гарика платок.
– Пошли отсюда, – сказал Гарик и с помощью друзей встал на ноги.
Они пошли к Лебединому озеру. Там было не так многолюдно, и они прикончили свои бутылки.
– А не пойти ли нам к нашим девочкам и детишкам? – спросил после этого Гарик.
– Пойдем. Делать-то нечего, – сказал Ваге. – Правда, детей у меня нет. Мы все еще не можем забеременеть.
– А что по этому поводу думает наш Тигранио?
– Я – за, – кивнул Тигран Гаспарян. – Пошли.
И они пошли обратно домой к Тиграну. И Гарик Тиграну на ухо сказал:
– Жизнь – сучка, правда?
– Молчи, Гарик джан. Ради бога, молчи!
– Серая, серая жизнь! – вздохнул тот.
Серая, серая жизнь! Вокруг не было других красок. Была сплошная серость. Потому что был январь. Потому что была зима… Ужасное время года.
Люди ходили злые, не верующие ни в кого и ни во что. А ведь совсем недавно, еще пару лет назад, все верили и надеялись. Учреждения в Ереване стояли, потому что там не топили; стояли заводы, потому что не было электричества. В каждой квартире стояли железные печки. Каждая семья топила чем попало: старой обувью, тряпками, книгами… Лучше всего горела резина, но от нее было много дыма. А те, у кого были дрова, считались богачами. Магазины были пусты, хлеб продавали по талонам (250 граммов на душу).
Казалось, ереванцы жили по инерции. Старики, не выдерживая холодных зим, умирали. Гробы стоили очень дорого, и не всякая семья могла себе позволить гроб. Гробы брали напрокат. Так говорили. Если в семье были старики, родственники молились, чтобы они не умерли, потому что похороны стоили очень дорого, места на кладбище тоже. И денег ни у кого не было. И известна была шутка того времени:
– Ради бога, не помри вдруг: денег нет!
Но ереванцы не смеялись. Очень редко можно было увидеть на улице смеющегося человека. Такого не бывало. А если кто и смеялся, значит, наверняка это был псих какой-нибудь. Психов развелось очень много. Часто можно было встретить идущую по улице молодую, очень красивую девушку, говорящую с собой и даже жестикулирующую. Но были и настоящие психи из психиатрических больниц. Говорили, что неопасных выпустили на волю, потому что больницы не отапливались и кормить психов было нечем. Оставили только буйных и маньяков, хотя люди и утверждали, что выпустили всех…
Одного такого настоящего психа каждый день можно было встретить у Оперы. Он имитировал сирену «скорой помощи». У него так похоже получалось!!! Говорили, что он этим зарабатывал на жизнь. Люди давали ему деньги, а он выл сиреной…
По вечерам все в Ереване зажигали свечи. Не было электричества. Наверное, Ереван был самым молящимся городом в мире.
Տէր, ողորմեա՛.
6
Тогда была все еще зима (январь!), и Тиграну Гаспаряну позвонил Ваге Саакян и попросил зайти. И Тигран пошел. Ваге по-прежнему жил с родителями своей жены на Проспекте.
– Как хорошо, что ты пришел, – сказал он, помогая Тиграну снять пальто. У него были голубые глаза, длинные волосы, усы, борода, и он очень был похож то ли на рок-певца, то ли на Иисуса Христа.
– Что-нибудь случилось? – спросил его Тигран.
– Нет. Да. То есть ничего особенного.
– Где Тагуи?
– С родителями поехала к родственникам. Проходи, садись.
Они вошли в комнату, и Тигран сел в кресло, рядом с железной печкой. Она издавала утробные звуки, и в комнате было тепло.
Тигран закурил.
– Знаешь, почему я тебя позвал? – спросил Ваге.
– Откуда мне знать?
– Ну, так слушай. Я написал рассказ.
– Только и всего?
– Да. А этого мало?
– Нет. Извини.
– Сейчас я прочту, и ты скажешь, что ты об этом думаешь.
Ваге Саакян стал читать. Нервничая. Волнуясь, запинаясь, сбиваясь, теряя строчки и дыхание. Печка по-прежнему гудела, и еще был слышен ход настенных часов… Когда Ваге закончил читать, Тигран сказал:
– Да.
– Что «да»? Ты скажи лучше: что ты об этом думаешь?
– Хорошо написано. Как всегда.
– По-твоему, кто-то это напечатает?
– Не знаю.
– Что не знаешь?
– Я не знаю, напечатают или нет.
– Почему?
– Сейчас вообще ничего не печатают. Ты сам это знаешь. Время такое.
– А что мне делать? Мне нужны деньги.
– Этим денег не заработаешь.
Ваге сел напротив и посмотрел прямо в глаза. Тигран думал о том, как ему стало неловко, когда Ваге прочел свой рассказ.
– Откуда у вас дрова? – спросил он, показывая на печку.
– Это не дрова, – ответил Ваге. – Сухие ветки. Каждое утро мы с Тагуи идем в ближайший сквер и собираем сухие ветки. Знаешь, на нас так смотрят!
– Теперь многие собирают.
Ваге продолжал:
– Сегодня нам особенно повезло. Какой-то подонок срубил ночью дерево, ствол унес, а ветки оставил, некоторые с мою руку толщиной. Знаешь, было так много веток, что мне и Тагуи пришлось делать три рейса. Я все время боялся, что подумают, будто это я срубил дерево. Два раза, когда мы возвращались, санки переворачивались, и на третий раз я посадил Тагуи на ветки. Она смеялась и говорила, что упадет и это будет моя вина, но санки уже не переворачивались. А потом, когда я дома на кухне пилил эти самые ветки, Тагуи сидела рядом на табурете и плакала… Знаешь, утром звонила сестра. Говорила, что муж ее надумал переехать в Москву. Что тут невозможно больше жить. Непонятно: это начало великого исхода? Все уезжают… А сыну ее уже одиннадцать. И что он видел? И что он увидел? Что он увидит? Что он запомнит? Что все уезжают?
– Как звали ее сына? – поинтересовался Тигран. Скорее из вежливости. Он просто не помнил, как звали племянника Ваге Саакяна. И поэтому спросил.
– Липарит. Его зовут Липарит… Вот такое армянское имя. Помнишь? Был такой полководец в Армянском царстве Киликии – Липарит[14]. Помнишь? Так, говоришь, рассказ не напечатают?
– Негде, понимаешь? Нет сейчас журналов. Да и слишком
