В ожидании весны - Ованес Азнаурян

– Ты тоже не пей. Ведь один пить не будешь, правда? – У тещи появилась слабая надежда.

– Ты будешь? – спросил тесть своего зятя, оставив без внимания причитания женщин.

– Охотно, – отозвался Ваге. – Погода отвратительная.

– Вот и правильно. – Тесть разлил дешевую водку по рюмкам. – А почему, дорогой, твоя жена говорит за тебя, а?

– Не знаю. – Ваге пожал плечами и улыбнулся. – Ей кажется, что она умеет читать мои мысли, но она ошибается.

Огненно-рыжая Тагуи ничего не сказала.

– Поссорились, да? – Тесть усмехнулся. – Бывает. Без этого в жизни никак. Ну… Будь здоров.

Тесть с зятем чокнулись.

– Хорррроший!.. – охрипшим голосом сказал тесть. – Хоррррроший… – Потом поправился: – Очень хорошая водка! Ну, что сегодня нового случилось?

– Ничего особенного, – ответил Ваге Саакян, думая, что тесть спрашивает о его ссоре с женой.

– У нас на работе случилось ЧП, – сказала Тагуи. – Пожар. Маленький, правда. В одном кабинете нашего Конса…[6] В бухгалтерии. Сгорело несколько документов.

– Выпьем за то, что ты работаешь не в бухгалтерии!

Тесть с зятем опять чокнулись.

– Хоррроший черт! – сказал тесть о водке.

– Хотите добавки? – спросила теща.

– Нет, – сразу ответил Ваге Саакян.

– А я бы съел еще, – сказал отец семейства.

Ваге вздохнул. Если б он знал, что тесть попросит добавки, он бы попросил тоже.

– А вы не дуйтесь друг на друга, – сказал тесть. – Всякое бывает. Как же без ссор? Без них нельзя.

Ваге посмотрел в окно. Там все еще шел снег.

– Выпьешь еще? – спросил тесть.

– Нет! – ответила за мужа Тагуи.

– Да, – ответил Ваге и придвинул к тестю поближе свою рюмку.

Тесть и зять чокнулись.

– Хоррроший, ес дра меры[7]… – прохрипел тесть.

– Папа!

Тесть и зять закусили. Потом тесть расправился со своей второй тарелкой супа с макаронами и чечевицей. Когда теща стала убирать со стола, Тагуи встала, чтоб пойти в комнату и порепетировать, но Ваге остановил ее:

– Приготовь кофе, пожалуйста.

Тагуи уставилась на него. Ваге впервые о чем-то ее попросил, да еще в таком тоне!

– Ты что, не слышишь? Приготовь кофе. Я хочу кофе! Я буду пить кофе и писать рассказ! А потом пойду гулять с Гариком! Вот!

3

Чах[8] Гарик с Мэри гуляли по улице Абовяна в Ереване вверх и вниз. Было воскресенье. Был октябрь 1984 года. Мэри почти все время молчала, и не столько потому, что так принято вести себя скромной даме, сколько потому, что она еще почти не умела говорить – ей совсем недавно исполнилось два года. Только иногда она показывала на что-то пальцем и, привлекая внимание отца к интересному объекту, произносила один слог. Приблизительно это происходило так:

– Папа, Ба! – Это означало «соБАка» или «Бабочка».

Или:

– Папа, Ко (КОшка); пти (ПТИчка).

Надо заметить, что Мэрико было глубоко плевать на всяких «прямоходящих» и, может быть, «разумных».

День был солнечный, светлый. Молодой инженер Гарик Маркосян старался полностью отдать себя этому воскресному дню и постараться отключить мозги, что означало постараться отдохнуть перед новой рабочей неделей. Гуляя так по улице Абовяна, Гарик с Мэрико свернули в узкий перешеек маленькой улочки Агаяна и направились к церквушке.

Построенная еще в XIII веке, церковь-часовня приютилась между двумя высотными зданиями. Церквушку эту со стороны улицы скрывало тогда здание Института языков, и ее нельзя было увидеть, однако в 2007 году здание Института языков (а еще раньше в этом здании находилась Академия наук) снесут, и после семидесятилетнего «плена» церковь вновь предстанет глазам ереванцев, и в ней будут проходить службы… Крестово-купольная церковь очень маленькая, крохотная, и поэтому молящиеся в основном будут стоять у входа, во дворе. Там же люди будут ставить свечки на длинном столе под тенью большого дерева. Но все это будет потом. А пока был октябрь 1984 года, и Гарик с двухлетней Мэрико просто прошли по узкой улочке Агаяна вверх мимо церквушки св. Богородицы, или, как все ее называли, Катогике, и Гарик не знал, перекреститься ли ему или нет, хоть он и был крещен. Гарик помнил эти крестины. Ему шел шестой год. Дед Гарика, который решил, что мальчика нужно крестить, был директором крупного комбината, человеком партийным и участником ВОВ. И поэтому тер-тера[9] пригласили домой за определенную плату, чтоб не было каких-либо разговоров. На квартире и был совершен обряд. Маленький Гарик мало что понимал в нем, конечно. Он знал, что должен просто стоять и держать в руке свечку и терпеть боль от капающего раскаленного воска, да еще время от времени целовать неприятно холодный крест. Гарик вспомнил теперь еще, что мама спросила тер-айра[10], можно ли освященную воду вылить в раковину или в унитаз, на что священник посоветовал вылить воду эту самую освященную во дворе или на улице, под каким-нибудь деревом.

Выйдя на улицу Терьяна, Гарик и Мэрико потом пошли в сторону Лебединого озера, где плавали два лебедя – белый и черный, – а оттуда через площадь Оперы вышли на Проспект. Ереванцы так и не научились называть главный проспект города «проспектом имени Ленина», как и впоследствии «проспектом имени Маштоца». Для ереванцев он был просто Проспект. Как и площадь Ленина (впоследствии площадь Республики) – просто Площадь, а Арарат – просто Гора. Прочитав вместе с Мэрико афиши Театра оперы и балета, они перешли к зданию Консерватории.

В парке перед Консерваторией было кафе под открытым небом. Они сели неподалеку от него на скамейке, и дочка Гарика стала разглядывать птиц.

– Папа, Пти!

– Да, птичка… видишь, она клюет семечки, которые кто-то рассыпал.

Мэрико кивнула и улыбнулась. А потом она указала пальцем на большие зонты над столиками кафе и сказала:

– Фе…

– Да, это кафе, – подтвердил Гарик и запнулся…

За одним из столиков сидела очень красивая женщина с крашеными волосами. Одна. И курила. Тогда в Ереване такого почти невозможно было увидеть, чтоб женщина сидела в кафе и курила, да еще и одна…

Гарик не почувствовал удара током, сердце не застучало, дыхание не остановилось… Он просто почувствовал страшную, неимоверную, нестерпимую тоску… Это было похоже на тоску по дому, который сгорел дотла во время пожара. И еще было ощущение того, что дом этот уже не вернуть. Это было похоже на какое-то предупреждение, что ли, или предсказание, что-то, что будет потом…

Гарик позвал Мэрико, которая погналась за голубем с криком: «Папа, Го!», взял ее за руку, и они вышли из парка перед Консерваторией. Продолжая идти вверх по Проспекту, Гарик и Мэрико