Герои пустынных горизонтов - Джеймс Олдридж

— Сам ты безумец! Отчего не разбудил меня?

— А как бы ты с ним поступил? — спросил Бекр; его мрачная вспышка вылилась вдруг в ребяческую обиду.

Гордон перевел глаза на убитого бахразца. Судя по одежде — штаны и рубашка цвета хаки, — это был не крестьянин, а городской житель, вероятно из рабочих. Среди тех, кто в одиночку блуждал по пустыне, подобные люди попадались нечасто. Обычно это бывали крестьяне из Приречья, добредавшие сюда лишь для того, чтобы умереть от голода или зноя. Гордон и сам не одного такого избавил от земных страданий. Но в этом бахразце было что-то непонятное. Гордон пожал плечами.

— Да, ты прав! — сказал он.

И он приказал остальным помочь маленькому Нури, который, печально качая головой и жалостливо вздыхая, уже принялся засыпать мелкими камешками лицо убитого. Все присоединились к этому занятию, но оно оказалось чересчур кропотливым, и когда под камешками скрылись голова и плечи, Гордон сказал, что этого довольно. — Пусть могильные духи довершат дело, — добавил он, и они продолжали свой путь туда, где их ждал генерал Мартин.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Генерал Мартин, к которому ехал Гордон, был убеленный сединами служака, придерживавшийся того взгляда, что ум нужно дисциплинировать, держать в узде, иначе он может подвести и даже погубить человека. Но, несмотря на свой страх перед интеллектом как таковым, он все же уважал его и умел наслаждаться его творениями. Он много читал: гораздо больше, чем водится у солдат, и с бóльшим толком, чем водится у генералов. В военных кругах за ним издавна укрепилась слава героя: в 1915 году он переплыл Геллеспонт, чтобы зажечь сигнальные огни для одной неудавшейся ночной атаки, и этим подвигом заработал себе крест Виктории и легкое ранение, вследствие которого у него иногда не закрывались веки и взгляд словно стекленел, устремленный в одну точку.

После того как с турками было покончено, он остался в Аравии и там провел все годы между двумя войнами, выступая порой в качестве военного эксперта, но чаще в качестве советника, как человек, превосходно разбирающийся во всех арабских делах. Когда началась вторая мировая война, его сочли идеальным полководцем для Западной пустыни. Он отправился в Египет, но ничем себя там особенно не проявил и, приняв участие в нескольких ранних операциях Уэйвелла, вернулся в Аравию следить за порядком в Ираке и Трансиордании. Сейчас он снова исполнял обязанности эксперта и советника и был очень доволен этим, потому что любил Аравию, любил пустыню, любил все сложные перипетии игры, суть которой заключалась в уравновешивании действовавших здесь сил. Пожалуй, единственное, что ему тут было не по душе, это те непривлекательные объекты, вокруг которых велась игра, — нефть, политика, деньги.

С Гордоном он еще никогда лично не сталкивался, хотя обстоятельства не раз сводили их совсем близко. Как-то вскоре после войны, когда в самых беспокойных районах пустыни впервые стало сказываться присутствие Гордона, он спросил миссис Спрай, последнюю живую современницу Доути и Лоуренса, что она думает о Гордоне и чем, по ее мнению, объясняется его фанатическое стремление вмешиваться в местные дела.

— В Англии никогда не переведутся люди с фанатическим пристрастием к Аравии и ее делам, — отвечала старуха, сама не чуждая такого фанатизма, как не чужд его был, пожалуй, и генерал. — Особенно, когда речь идет о племенах пустыни. Борьба племен за свободу и независимость всегда увлекала англичан, подобных Лоуренсу и капитану Шекспиру, потому что в той жизни, которой живет бедуин, все люди свободны и равны. В пустыне каждый зависит только от себя, все равно, принц он или пастух, — вот почему жители пустыни великодушны, правдивы, верны данному слову; и хотя встречаются в их среде и коварство и жестокость, все же это народ по натуре благородный и вольнолюбивый. А какой поэтичный! Англичане приезжают сюда в чаянии найти благородство и вольнолюбие, а находят еще и поэзию; и, взяв арабов за образец, стараются подражать им в надежде набраться от них той внутренней чистоты, которая у нас, на Западе, давно уже утеряна. Удалось это одному Доути; он сумел стать настоящим арабом, просто потому что был настоящим человеком.

— Ну, а Гордон?

Желтое старушечье лицо миссис Спрай сморщилось в гримасу не то недоумения и восторга, не то раздражения и жалости.

— Гордон такая отчаянная голова и так настойчив, что может перещеголять всех нас. То есть нет! Я не то хотела сказать. В сущности, я его слишком мало знаю. Но тут есть одна опасность: как бы этот Гордон не объарабился сверх меры и не позабыл о том, что он родился в Англии и должен сохранить английский образ мыслей, взгляды на жизнь, остаться верным своему долгу англичанина. Объарабившись сверх меры, он рискует незаметно предать и погубить самого себя. В его отношении к арабам есть какая-то одержимость. Но чем бы он ни кончил, вы будете свидетелем его конца, генерал. Я — нет: я не доживу до этого.

И вот теперь, несколько лет спустя, миссис Спрай уже покоилась в могиле, а генерал сидел на насосной станции нефтепровода и с некоторой тревогой дожидался одержимого Гордона. В сущности, именно оценка миссис Спрай была причиной тому, что генерал заранее невзлюбил его, хотя и не видел никогда. Совершенно ясно, что это человек, запутавшийся во всяких там интеллектуальных выкрутасах. Все его поступки говорят об этом. Искатель свободы с мозгами набекрень — вот кто он. С ним нелегко будет справиться. Но справиться нужно.

Впереди показались выкрашенные в зеленую краску сооружения насосной станции, и сейчас же Гордон увидел генерала. Он стоял у деревянных ворот, освещенный лучами холодного солнца: невысокий, коренастый мужчина, в котором, несмотря на хорошо сшитый штатский костюм, сразу чувствовался военный. Сейчас же за воротами был дом, где помещалось управление станции, — кусочек родного Смиту лондонского пригорода, пересаженный в пустыню.

— Силы небесные! — вслух пожаловался Гордом. — До чего же смиты любят, чтобы жизнь была маленькой и безобразной! Такой они ее создают у себя на родине, а потом перевозят сюда. Ага! Вот и сам ливерпульский солдафон — лупоглазый Мартин. Ну-ка посмотрим, что это за птица.

Машина свернула в узкий проезд между двумя рядами проволочных заграждений и в конце его остановилась. Гордон раскинул руки в стороны, взметнув полы бурнуса, точно два крыла, и соскочил, ощутив на мгновение беспредельную радость полета; но это чувство исчезло, как только он коснулся земли и его верткое тело с крутолобой головой пришло в неподвижность. Оглянувшись на своих спутников, он неистово закричал по-арабски: — Никого не подпускайте к машине, никому не давайте подходить близко. Если заметите что-нибудь подозрительное, поднимайте тревогу — стреляйте или кричите. Если на вас нападут, режьте, убивайте, защищайтесь как угодно.

На территории, по которой проходил нефтепровод, можно было в любом месте ожидать засады бахразцев, но сейчас Гордон считал это маловероятным. Рядом с генералом стоял только один бахразец из военной охраны; вид у него был испуганно недоумевающий; он разглядел у машины кочевников-повстанцев, но, как видно, получил предписание не вмешиваться. Из-за спины генерала выглядывали с любопытством еще какой-то англичанин, сириец-механик и трое или четверо арабов-рабочих, но все они держались слишком на виду, чтобы их можно было заподозрить в дурном умысле.

— Это уж вы что-то далеко хватили! — Смит пониже опустил куфию, так что его круглое лицо совсем спряталось в пышных складках ткани. — Не станет генерал сейчас устраивать нам ловушку.

— Не будьте дурнем, — процедил Гордон сквозь зубы.

Он уже шел к воротам, и рослый Смит за ним совсем стушевался.

— Ах, генерал! — воскликнул Гордон. — Мы заставили вас ждать! Сожалею, что так вышло. Но мы рыскали по ту сторону Джаммара, и я только вчера получил вашу записку. Рад вас приветствовать.

Он дотронулся до своей груди, лба, губ, а затем уже пожал генералу руку. Жест был бессознательным, но в словах приветствия он словно примеривался к генералу, как к собеседнику.

— Я тоже очень рад. — Генерал склонил свою седую голову — невинная ирония, в которой он не мог себе отказать. Но голос его звучал сдержанно и ровно, и он не выходил за пределы исполненной достоинства вежливости. — Прошу вас в дом, мистер Гордон.

— С удовольствием! Позвольте представить вам Смита. Смит был когда-то лейтенантом у вас, в вооруженных силах пустыни. Теперь он в некотором роде генерал армии племен. Генерал Мартин — генерал Смит.

Как шутка, это было неудачно и никому не понравилось. Как выпад Гордона с целью задеть генерала, это вызвало многозначительное молчание. Но генерал все с той же спокойной вежливостью пожал руку озадаченному и смущенному Смиту и направился к дому, приглашая всех следовать за ним.