Герои пустынных горизонтов - Джеймс Олдридж

— Знаю, Гордон, знаю. Потому и не могу решить. Я знаю, что ты прав, но душа моя рвется покончить с этим источником наших бедствий. Ведь это англичане, опасаясь за свои богатства, натравили бахразцев на нас, и если б не помощь англичан, Бахраз давно был бы разбит.

— Да, но помни одно, ради бога помни… — с силой возразил Гордон, начиная спускаться с горы. — Ради одного лишь запаха нефти англичане готовы прозакладывать Душу. А если ты протянешь к этой нефти руку, они тебя в клочья разорвут. Разделайся с бахразцами на севере, Хамид. Тогда вся пустыня станет свободной и ты сможешь договариваться и торговаться с англичанами, потому что они будут заинтересованы в мире с тобой.

Хамид вскинул руки к ночному небу и вслух дал волю своим сомнениям:

— Как же мне идти на захват аэродрома и столкновение с Бахразским легионом на севере, если я не могу рассчитывать там на поддержку своих? Племена Джаммара и Камра не пойдут за нами, Гордон. Они живут на окраине пустыни, и потому гнет и притеснения сказались на них больше, чем на всех других. Сколько раз уж мы пытались поднять их на борьбу — и все безуспешно!

— Разреши мне сделать еще одну попытку. Последнюю…

— Хорошо, изволь. Но, даже если они примкнут к нам, кто знает, что нам готовит Бахраз в Приречье. Армии мы противостоять не в силах. Самолеты нам не страшны, потому что мы передвигаемся крошечными горсточками, которые бомбить трудно. Но армия, бой по всем правилам — нет, это не для нас.

— Тогда позволь мне отправиться в Приречье и посмотреть, какими силами там располагает Бахраз. Я поведу переговоры с племенами Джаммара и Камра и побываю у старого Ашика в его селении у окраины пустыни. Отпусти меня сейчас, а перед тем, как выступать, мы с тобой встретимся снова.

— Ах! — Хамид сердито повернулся лицом к югу, и земля посыпалась у него из-под ног. — Не могу я забыть об английских нефтепромыслах. Ведь они для нас гораздо важнее, чем последняя база этих дураков бахразцев. Велика беда, что у Бахраза есть аэродром в пустыне! Нам он не опасен… пока. Там, на юге, угроза куда страшнее, Зачем англичанам эта нефть? Я вовсе не хочу драться с ними из-за нефти. Мне она не нужна…

— Тогда не задевай их, пока не покончишь с Бахразом. Тебе плохо придется, если ты нападешь на них.

— Напрасно ты так уверен в этом, Гордон, — вдруг заспорил Хамид, — Промыслы невелики; особого значения они иметь не могут. Здесь нет таких залежей нефти, как в Иране или на Бахрейнских островах. Предприятие совсем маленькое…

— Но с большими возможностями…

— Совсем маленькое, и охраняет его только горстка солдат из Бахразского легиона. Нас там не ждут. Сейчас самое подходящее время. Сейчас или никогда; еще немного — и будет уже поздно.

— Они начнут с тобой войну, Хамид. И даже если тебе удастся завладеть их промыслами, все равно они туда вернутся. В Ираке стоят английские войска и английские самолеты.

Хамид кивнул головой.

— Я знаю. Это-то и страшит меня. Я знаю, что захватить эти небольшие нефтепромыслы — значит бросить вызов целому миру, могущественной британской державе. Потому я и медлю, Гордон. Я боюсь, как бы это не кончилось для нас катастрофой. А в то же время выхода нет. Если англичане останутся здесь, мы всегда будем терпеть притеснения — не от них, так от их приспешников. И племенам все равно придется плохо. Англичане были и будут богаты, а мы были и будем бедны и угнетены.

— Хорошо! Тогда идем на юг и кончим с этим! — запальчиво вскричал Гордон.

Хамид усмехнулся и положил ему руку на плечо.

— Не спеши соглашаться со мной очертя голову, — сказал он. — Мне больше нравится, когда ты споришь. Я знаю, ты прав во всем, что ты говорил о бахразцах и англичанах. Но и я тоже прав. И потому мне трудно решить. По счастью, мы можем не торопиться с решением: впереди еще два месяца зимней слякоти, и до весны никто нас не будет трогать. Поезжай к Талибу, поезжай к Юнису Ибрахиму в Камр и попробуй еще раз поговорить с ними. Присмотрись поближе к аэродрому, поразведай, что делает Азми-паша и его Легион. А я тем временем побываю у наших друзей на юге и узнаю, на какую поддержку мы там можем рассчитывать против англичан или против бахразцев. Постараюсь еще раз повидать нефтепромыслы и взвесить все шансы на успех. А потом мы встретимся снова и будем решать. Доволен ты таким предложением, брат мой?

— Более чем доволен. Я сегодня же, сейчас же тронусь в путь.

— Нет, нет! Поспи хоть одну ночь! — сказал эмир. — Тебе нужен отдых, и незачем так торопиться.

— Я не могу спать, пока эта задача не решена, Хамид. Мне не терпится довести дело до конца.

Хамид вздохнул.

— Всем нам хотелось бы этого, — сказал он. — Но как странно, что для тебя тут на карту поставлен целый мир — решается судьба множества человеческих свобод. Я надеюсь, мы поможем тебе найти ответ на все мучающие тебя вопросы, брат мой. Что до меня, я думаю об одном: о своем народе. Я хочу добиться для него свободы и счастья. Больше мне ничего не нужно, Гордон. Я хочу, чтобы мой народ жил свободным среди родной пустыни и чтобы ему не мешали ни корыстолюбивые чужеземцы, ни наемная военщина Бахраза. Жить мирно на своей земле — может ли быть стремление более простое и законное перед богом и людьми? Разве не того же хотят и англичане? Но у них это есть. У нас же вся жизнь уходит на борьбу то с одним, то с другим угнетателем. И вот дошло до того, что ради достижения своей цели мы вынуждены напасть на англичан, хозяйничающих в нашей Аравийской пустыне. Так скажи, почему? Почему ценой свободы должно стать то, что грозит нам смертельной опасностью, может быть, гибелью? Зачем такая нелепость, такая несправедливость?..

— Такая ненависть… — в тон ему вставил Гордон, содрогнувшись всем своим небольшим телом.

— Ненависть? — повторил Хамид, словно пробуя это слово на вкус. — Нет, ненависти во мне больше нет. Я не хотел бы воевать ни с бахразцами, ни с англичанами. Зачем? Я не питаю к ним вражды. Я знаю только одно: им не место здесь, и, для того чтобы их здесь больше не было, я готов убивать их. Но ненависти у меня нет ни к кому, даже к Азми-паше и его свирепому Легиону. Знаешь что, Гордон? Если бы я мог быть уверен, что, прекратив борьбу и оставив англичанам их нефть, а бахразцам их земли на окраине пустыни, мы все же сможем добиться свободы, если бы мне в том был порукой бог, — я тотчас же повернул бы назад и не стал посягать на эти ненужные мне чужие владения.

— Праздные мечты, — угрюмо отозвался Гордон.

— Да, судьба велит иначе. Я не могу оставить все так, как есть. Хочу я или нет, я должен идти до конца — до той грозной и нежеланной развязки, которую мы сами навлекли на себя: и я, и бахразцы, и англичане. Теперь этой развязки уже не избежать.

— Узнаю шаги бога истории, — сказал Гордон, закинув вверх свою большую голову, как будто именно оттуда, сверху, слышались эти шаги. — Словно козы на привязи, мы топчемся вокруг прошлого и не можем от него уйти. История — вот тот враг, против которого мы здесь ведем войну, Хамид. И это наш общий враг. Я должен одержать над ним победу. Ведь одолеть неизбежность — это и значит обрести свободу.

— Теперь мне ясно, какой путь избрать, — сказал Хамид полушутливо. И, тут же забыв о Гордоне и его идеях, он поднял голову к зимнему небу, взглядом отыскивая в вышине Плеяды; потом слегка раскинул руки и заговорил, обращаясь к ночи: как в каждом арабе, в нем жило стремление к высшей, отвлеченной справедливости. — О ночь, звездная ночь! Почему ты не хочешь указать путь своим любимым детям — арабам? Если б можно было определить этот путь с помощью приборов, формул, навигационных карт! На север или на юг? Вот она, северная звезда. Восток, запад, север, юг? Где искать свободу, скажи. Где искать свободу арабу теперь, когда судьба столкнула его с чужой алчностью и чужой жестокостью? Нефть, пушки, трусливые, подлые самолеты! Какое дело до них арабу? Что им нужно от него здесь, в его родном краю? Почему мы должны выбирать между ними и зависеть от сделанного выбора, почему, о ночь?

— Берегись, Хамид, — лукаво сказал Гордон. — Как бы эта прекрасная ночь не размокла от твоих жалоб и не кончилась дождем.

— Пусть прольется дождь. Это тоже судьба! — сказал Хамид. — Ведь судьба всегда готова обрушить на нас какую-нибудь неожиданность. — И, глядя на звезды, он в подтверждение своих слов прочел нараспев стих из Гарифа: «Покорно и безмятежно ждем мы велений судьбы».

Они продолжали спуск, поочередно декламируя полустишия одной из Муаллак[3], где речь шла о звездном дожде, о ягнятах, пасущихся в долине, о прахе развалин и о том, как хорошо ранним утром трогаться в путь вместе с женщинами, прекрасными, как белые лани, мчащиеся на зов своих детенышей.

Вот о чем говорили им звезды аравийского неба.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ