Ханидо и Халерха - Курилов Семен

— Дело-то, видишь, такое… На меня никто долго смотреть не может… не хочет. Потому и отворачиваются. А если бы притянуть его взгляд… Тут бы уж я смогла… Может, не хуже Токио.

— Принудить его надо условием…

— А как ты? — спросила в свою очередь Тачана, холодно уставившись на Каку.

— Я? Я — чукча. Зачем спрашиваешь? Даже русские знают, что шаманы-чукчи — самые сильные… Думаешь, почему я исправнику не понравился? Ясак… внушение… Это царю не подходит. Так сам исправник сказал…

— Боится, что будешь богаче царя?.. Послушай, Кака: Апанаа злой, твердый — не шибко-то его глазом зацепишь!

— А мы вместе. Не выйдет — будем камланить.

Ночь так и не была ветреной. Но дождь пошел; он начался тихо и незаметно, когда все стойбище спало, прикрытое обложными тучами. Перед ненастьем люди перетаскали с жердей в тордохи юколу и, принужденные отдыхать, спали непомерно долго для середины лета. Дождь связал руки.

Поэтому наступивший хмурый, слякотный день им казался особенно невеселым, досадным.

Раньше всех проснулась в этот день Тачана. Во всяком случае раньше Куриля, который не хотел продолжать разговор с Нявалом и его женой об их сыне и долго не выходил из-за полога. Почти не разговаривая, Тачана, Амунтэгэ и Кака поели, попили доброго крепкого чая, молча закурили все сразу — и хозяйка, убрав посуду, стол-доску и все, что лежало посередине, без слов, без вопросов достала из мешка свой семизвонный бубен.

— Раздуй очажок, — приказала она мужу. — Велено хорошо подсушить… Займись бубном, Кака. А я достану все остальное. А потом иди, Амунтэгэ, — созывай людей…

Наряженная шаманка взяла горяченький бубен, села и, потихоньку постукивая сухим кулаком по натянутой коже, запела себе под нос. Она пела о духе земли, который не наградил ее красотой и на которого она обижалась, глупая малолетка, не понимая, что дух неба договорился с ним о ее особом предназначении; обоих духов она теперь благодарила за то, что они сделали ее сверхчеловеком…

А потом Тачана вдруг подхватила колотушку и ловко, привычно ударила в бубен. Оскользываясь на раскисшей земле, к тордоху шаманки потянулся народ.

— Правда, что Куриль будет шаманить? — спрашивали Тачану и Каку люди.

И те отвечали одно и то же:

— Нет. Он любопытство свое удовлетворить хочет.

А Куриль в это время пришел к Пураме. Он хотел появиться перед шаманами вместе с ним: Пурама — для большего устрашения… Однако родственника в тордохе не оказалось — он, несмотря на дурную погоду, отправился ловить рыбу. Куриль чуть не плюнул с досады. Но когда подумал — нахмурился: Пурама нарочно оставил его в одиночестве. Почему, зачем? Разве ему не интересно?

Или хочет, чтобы голова наконец понял всю серьезность опасности, которую представляют шаманы? А как же Пайпэткэ, которую сам он защищает давно и всеми своими силами. Может, все-таки он появится в нужный момент? А не дает ли понять, что жизнь безвыходна не только из-за шаманов, но также из-за богатых людей, которые могут, но не хотят помочь простым людям? Пусть, мол, один из них столкнется с шаманами — а мы посмотрим, что из этого выйдет…

После ярмарки Пурама способен на все — злым он стал, гордость выхода не находит…

Куриль вспомнил о других людях, которые на камланиях подшучивают над шаманами, хотел зайти к ним, но раздумал, поплелся один. Редкие удары в бубен он услышал издалека — и ускорил шаги.

У Тачаны так и оборвалось сердце, когда она увидела решительного и нахмуренного Куриля. В душе у нее тлела надежда, что он не придет. Нет, пришел.

— Он не пьян? — спросил на ухо Амунтэгэ Каку. Сейчас, когда собралось столько народу, он подумал о страшной непредусмотрительности жены и чукчи: а вдруг Куриль вдохновится, но поведет такой рассказ, от которого не будет спасения.

— Все собрались? — обвел Куриль взглядом людей.

— Да вот — Пурамы нету, Лэмбукиэ не пришла, — заметила Тачана. — Может, их подождем?

"Уже бьешь колотушкой по голове?" — подумал Куриль, но вслух произнес другое, обращаясь к людям:

— Вчера старая Тачана посоветовала мне постучать в бубен и прислушаться к его зову. Говорит, что я услышу что-то необыкновенное. А я говорю, что она ничего другого не слышит, кроме того, что слышим мы все, и что я такой же. Вот у нас и зашел спор. Так было, Кака?

— Так.

— Тогда, может, начну? Давай бубен…

— Ой, Апанаа, неужели будешь камланить? — испуганно спросил сказитель

Ланга, знавший много удивительных случаев, но о подобном споре не слышавший.

— А что — разве я хуже Каки?.. Ладно… — Куриль взял в левую руку бубен, в правую колотушку. — Вот что скажу, старуха. Если я услышу что-нибудь необыкновенное и увижу под этот звон — покорюсь тебе навсегда. Но если этого не случится — тогда смотри: я сделаю так, что никогда не будет твоего шаманского имени… Выслушала? А вы, люди, слышали?

— И ты выслушай мою речь! — тряхнула побрякушками Тачана. — Только я никаких угроз не пошлю тебе, мы прощаем тем, кто не верит нам… Будешь глядеть на меня! В глаза мне будешь глядеть. Не нравлюсь — отдавай бубен: мы без тебя камланить начнем…

Куриль был лысый, но тут вдруг почувствовал, что на голове будто бы зашевелились волосы. Однако деваться некуда было.

— На все согласен…

— Хорошо, вот — хорошо. Ну и садись… Ты сейчас находишься между человеческим миром и нашим, шаманским. Апанаа, я не считаю тебя маленьким человеком — раз ты сдержал обещание, пришел. С большой радостью я вручила тебе свой семизвонный, одухотворенный бубен: пусть твоя дружба с ним принесет всем нам, всем юкагирам счастье и радость и пусть эта радость смоет все подозрения, какие мы питали друг к другу… Бей, Апанаа, в бубен! Бей!..

Только послушай, как надо бить. Колотушкой надо махать почаще — и следить, чтобы звон не ослабевал, был на одном уровне. Не глухой — все услышишь. И смотри мне в глаза. Умом старайся отойти от этого мира. Бубен мой не переносит молчания — ты должен петь. Иначе упадешь в обморок. Если черные струйки неверия в духов просочатся сквозь звон, ты мыслей своих не скрывай — а то после будешь умом страдать… Увидишь хвостатые существа — знай, что это мои духи. Но в глаза не смотри им, отворачивайся. Иначе духи в тебя вселятся… Удовлетвори, Апанаа, свое любопытство — и ты поймешь нас, шаманов, будешь преследовать тех, кто ругает нас и высмеивает… Теперь дай бубен… Вот так надо бить…

Бубен загрохотал в руках Тачаны. Но она быстро передала его Курилю, продолжая стучать, потом передала колотушку и сказала:

— Бей, бей — не переставай!

Она уселась напротив, выпятила вперед свою длинную лошадиную голову и вытаращила глаза.

Куриль сроду не пел. Но что делать — пришлось подчиниться. Только голос его сразу подпрыгнул, будто на кочке, сорвался и уткнулся в другую кочку.

Тогда Куриль "заехал" с иной стороны. Однако голос прогудел, как ветер в онидигиле, и совсем пропал. Стыд огнем ударил в лицо. Но Тачана закрутила головой и сказала, обращаясь к людям:

— Не получается у него. Поможем?

Она громко запела — и несколько женщин с отчаянной готовностью поддержали ее, заорали на разные голоса.

"Оглушить хочет, ум отбить хочет", — мелькнула мысль. А чувство стыда все равно усиливалось. Оно уже обжигало спину, пятки, лысину. Курилю показалось, что своим горячим телом он быстро протапливает толстый лед — и сейчас провалится в черную болотную жижу. Но его спасла ворвавшаяся в тордох Лэмбукиэ.

— Тэ-э! — удивилась она. — Что это тут делается? Куриля, голову нашего, ошаманивают? Да это как же так? Апанаа?

— Сядь, безумная, — зашипели люди. — Куриль любопытство удовлетворяет…

— Любопытство? Ошаманивают же! А мне почему не сказали? — не унялась старуха. — Где мой старик? Тут? Почему меня не позвал? Я, может, тоже хочу любопытство удовлетворить?

— После Куриля возьмешь бубен, — сказала Тачана и, отвернувшись, зловеще добавила: — Так и лезет, безумная, в пекло…

А в ушах Куриля застряло слово, сказанное с перепугу старушкой:

"Ошаманивают". Это его ошаманивают… "Чепуха, — подумал он, — видел я эти страсти, — сорок пять лет глядел и слушал…"

— Ты бей, бей, Апанаа, — спокойно проговорила шаманка. — Она всегда кричит на камланиях. К ее голосу духи привыкли.

Лэмбукиэ выявила обман и сама пришла — это было хорошей поддержкой. И Куриль, забыв о пережитом стыде, уже уверенно заколотил в бубен.

— Духи, духи, я плохо подумал о вашей хозяйке, — прошептал он довольно громко — чтоб услышала Тачана. — Я жалею об этом, я сильно жалею…

Ничего не забыл Куриль — снова запев, он уставился глазами в глаза шаманки, он напряг слух и представил себя летящим в сплошной черноте.

Неземной, нижний шаманский мир в его понятии был точно такой же, как и земной, только в нем все пространство между предметами заполнял мрак, а во мраке хозяйничали косматые и хвостатые духи, люди же там были ходячими мертвецами; шаманы, пробившись в тот мир, обретали способность видеть во мраке, все или не все видеть — этого Куриль так и не понимал… Ночью, закрыв глаза, в тишине еще можно было это все представить себе. Но сейчас, на виду у людей, под грохот бубна и пение, вообразить такую картину было трудно.