Пьяная Россия. Том первый - Элеонора Кременская

Так прошло детство, и юность пролетела, шурша девическими платьями и грезами о первом поцелуе.

Серега стал взрослым, однако в армию его не взяли. Врачебная комиссия количеством в несколько человек, в белых халатах, долго всматривалась в лицо Сереги, измеряла сантиметром его голову, довольно большую, заставляла разглядывать картинки и комментировать свои впечатления от увиденного. Эта же комиссия направила его в специальное лечебное учреждение, где, выяснилось, что Серега – псих, с хроническими уже заболеваниями мозга, лечению не подлежит, хотя таблетки и уколы ему выписали. Мало того, он получил инвалидность и соответственно пенсию.

Родители Сереги рыдали, вслух припоминая всех родственников, выискивая сумасшедших в роду и бросаясь репликами один в другого, что, мол, по твоей линии проходят безумцы, а не по моей. Будто это вообще имело какое-то значение.

Сам же виновник торжества понимал все иначе, нежели родители. Он очень обрадовался своей ущербности, в армию ему не хотелось, не видел он в этом смысла, рассуждая, впрочем, как все нормальные парни, что русская армия должна быть профессиональной и не иначе, нечего власть имущим рабов и пушечное мясо выискивать. А пенсия, хотя и ничтожная, как и все в этой стране, была все же ощутимым подспорьем в семейном бюджете.

Серега, используя пенсию, и немного родительских денег сразу же пошел на платные курсы, с трудом, но выучился на бухгалтера, освоив соответствующие компьютерные программы. Устроился с дипломом в новый, но уже преуспевающий банк, купил костюм с рубашками, пару полосатых галстуков и стал ездить в толпе служащих, совершенно сливаясь с сереньким потоком полусонных людишек заполоняющих утром и вечером общественный транспорт.

Родители его успокоились. Серега пил лекарства, каждое утро проглатывая их вместе с горстью витаминов и шел на работу, обыкновенный, как все. Но тут… Серегу угораздило влюбиться.

Ему хотелось перед ней выглядеть умнее, чем он был на самом деле и потому он, наморщив от несвойственного ему усилия большой выпуклый лоб. Медленно-медленно подбирал слова и говорил о чем-то, о чем и сам не имел никакого понятия. А она сидела перед ним, остолбеневшая и чувствовала, как у нее начинает болеть голова. Как от непонимания происходящего у нее сводит зевотой скулы. А Гвоздиков все говорил и говорил и очень сильно походил и своим застывшим лицом, и горящими ярким фанатичным светом глазами на фаната-психопата, свихнувшегося от близости любимой артистки.

Она действительно походила на артистку. Изящная, маленькая, такая хрупкая и в то же время сильная, она была тиха и застенчива. Немного недоверчивости, нет-нет, да и мелькающей в ее взоре, только добавляла изюминки в ее облик.

Ее имя, а звали избранницу Сереги, Настенькой, он повторял, словно заклинание.

Она пришла в офис, села за соседний с Серегой компьютерный стол и совершенно очаровала всех сотрудников.

И дома у нее вся обстановка соответствовала вкусам хозяйки. Гостей ждали изящные кофейные чашечки с крепким горячим кофе; мягкие пуфики и креслица; картины с фееричными пейзажами чуждых большинству гостей миров; набор модных книг в шкафу со стеклянными дверцами; большущий плазменный телевизор со встроенным двд-магнитофоном и набором кино-дисков, где основными были эротические фильмы; особое внимание уделялось журчащему фонтанчику с пластиковой мельницей и золоченой клетке подвешенной за крюк к потолку с крикливой, беспокойной канарейкой, вызывало изумление еще и модное пластиковое окно с железными жалюзи вместо уютных привычных штор.

Серега долго бродил по ее квартире. Долго мыл руки в черной раковине. Долго глядел на себя в огромное, во всю стену, зеркало, наклеенное на стену ванны, так что купающийся в черной ванне, должен был непременно видеть себя в полный рост. И не мог бедный Серега себе представить, как это он тут поселится на правах хозяина, как?!.

Вся его душа налилась страшной тоской и сердце зашлось в кратких, как вспышки пулеметных выстрелов, приступах боли.

Серега Гвоздиков испугался своих мыслей и своей боли. На дворе стояла осень, и это имело решающее значение в его решении.

Под серым дождливым небом смутно виднелся день. Унылые деревья с голыми черными ветками поникли и стояли, будто пригорюнившиеся женщины над старыми вылинялыми нарядами, разглядывая у своих корней облетевшую пожухлую листву. И многие люди, глядя в окна, задумывались ни много, ни мало, о смерти. Недаром говорят, что в ненастные осенние дни, полные слякоти и грязи, учащаются случаи самоубийств. И многие оптимисты, глядя в окна, говорили о предстоящих осенних, а потом уже зимних каникулах, неотвратимых, как Дед Мороз и Новый год. И многие старики, глядя в окна, говорили вслух, что это пройдет, уйдет слякоть, земля покроется льдом, поля оденутся в снежные шубы, а потом… потом наступит весна и выглянет солнышко, согревая и радуя такую разнообразную землю.

Впрочем, Серега Гвоздиков под влиянием лекарств, которые он методично принимал каждое утро, почти не заметил в себе особенного настроения в связи с наступившей осенью с ее дождями и промозглыми ветрами. Но, как-то так, взял, да и написал Настеньке письмо с признанием в любви, тайком подбросил его ей в почтовый ящик и принялся ждать реакции, втайне мечтая и надеясь на положительный результат.

Она прочитала, он видел собственные строки, отразившиеся в глубине ее удивленных глаз устремленных на него. Тактично, так что, никто не видел, она отдала ему его письмо обратно и когда он развернул листок, осторожно заметила, понижая голос до шепота, что даже, если бы он ей и нравился, все равно у них ничего бы не вышло, потому что она не уважает безграмотных людей и кивнула на письмо. Гвоздиков потрясенно взглянул. Каждое его слово в письме было исправлено красной пастой, будто в школе, а внизу листка стояла жирная двойка с минусом, как полная и ясная отметка всем его усилиям в любовных подвигах.

Серега сник. Дома, он откупорил бутылку с водкой и выпил всю, до дна. Водка его обеспамятила и он, пользуясь состоянием небытия, стал пить изо дня в день, сразу оказавшись вне закона, вне работы, вне семьи. Родители на него ругались, но поделать ничего не могли.

Серега пил, допился до зимы. И как-то, в очередной раз, ограбив отца, беззастенчиво вывернув карман его куртки и забрав желанную денежную купюру на приобретение бутылки, вышел на улицу.

Был вечер, где-то звенели молодые голоса, где-то хохотали дети, кипела жизнь, но Серега презрительно сплюнув, не поверил этой жизни.

Он запнулся, упал и долго не мог встать, ворочаясь и поскальзываясь на гололеде. Наконец, ему удалось встать на четвереньки и хрипя, дыша так, что воздух со свистом вырывался через приоткрытый рот, обессилено, будто собака, роняя слюни на обледенелый асфальт, он, ползком, добрался до более-менее не скользкого пространства почвы, сел тут и долго еще дышал, хрипел и осуждающе глядел перед собой, так или иначе пытаясь сфокусировать разъезжающиеся спьяну глаза, на гололеде. Красные, в цыпках, руки его шарили, как-то сами по себе возле, скребли потихонечку лед, но Серега не обращал на их движения никакого внимания, весь сосредоточившись на проблеме произошедшего с ним несчастья и тут завыл:

– Сволочи, песком хоть бы посыпали, дьяволы, – и захихикал тихонечко, сильно напоминая при этом гиену, – а завтра убийство будет, как побегут с утра служащие на остановку.

И давясь от хохота, пополз прочь, все также, на четвереньках, не доверяя особо своим слабым пьяным ногам.

Таким его и обнаружила сильно пьяная баба, ползком пробирающаяся к своему дому. Они, увлеченные необыкновенным способом передвижения, стукнулись лбами, сели на промерзлую землю и, разглядывая друг друга, принялись лениво переругиваться. Гвоздиков с досадой смотрел на бабу и раздражался всем в ней. Баба была некрасива, пухла, толста телесами. Одета кое-как, грязна и неряшлива. И, тут сообразил, что, наверное, и сам выглядит не лучше. Щеки заросли безобразной черной шерстью. А сообразив все это, он враз подобрел и согласился на предложение бабы последовать за ней, в гости. Его не смутило даже то обстоятельство, что переход от вражды к симпатии произошел так быстро.

После уже, он проснулся в припадке сильной злобы и, услыхав мерное тиканье настенных часов над собой, подумал, что должно быть сам черт понес его в гости на ночь глядя. Недолго думая, он вскочил, сорвал часы со стены и, перешагнув через храпящую бабу, выбросил часы в открытую форточку. С удовлетворением потер ладони, оглядел страшную грязную квартиру, пристально вгляделся в бабу и кивнул своему угрюмому помятому отражению, в мутном зеркале криво висевшему на стене, как раз напротив окна, вслух высказывая самому себе: