Кровавое евангелие - Джеймс Роллинс

— Пока не поддается.

Эммануил злобно зашипел на нее, обнажив клыки.

— Посмотри на него. Он что, недостаточно настрадался?

— Дело в том, — невозмутимо ответила Надия, — за что он страдал. Кто пригвоздил его здесь и почему?

— Libri… verlassen…[64]

Казалось, что падре Пирс изо всех сил старается подчинить себе снова и свой язык, и свое сознание, перескакивая при этом с одного наречия на другое, подобно тому, как картины и образы, вызванные душевным расстройством, мелькали перед его глазами.

Рун пристально смотрел на то, во что превратился ученый-сангвинист.

— Снимите его.

Надия, казалось, готова была возразить, но Рун, опустившись на колени, осторожно и бережно поддержал ноги пастора. Эммануил, выдернув стержень, приковавший его за ноги, отбросил его в сторону и потянулся к рукам пастора.

Пирс оставался безразличным к тому, что происходит рядом. Его закатившиеся глаза смотрели на сводчатую крышу и ее черное покрытие.

— Meine Kinder…[65] они привели вас сюда. — К удивлению, его немощный язык произнес эти слова торжествующим тоном. — Для того, чтобы спасти меня…

Лицо Надии помрачнело. Она посмотрела в ту сторону, куда был направлен вялый взгляд пастора, — на орду икаропсов.

— Так это пастор Пирс сотворил эти нечестивые создания!

— Богопротивное деяние? — Пальцы Эммануила застыли на гвозде, пронзившем левую ладонь пастора Пирса. — Но это ведь запрещено!

Руна больше интересовали не богопротивные деяния, а ответы на мучившие его вопросы.

— У него не было выбора. Он ведь должен был чем-то питаться, чтобы, будучи распятым на кресте, выжить в течение всех этих десятилетий. А чем еще он мог здесь питаться, кроме как тем, что приносили эти мыши?

Корца представил себе пастора, получающего это мизерное пропитание от черных обитателей своей усыпальницы; вероятно, за эти прошедшие десятилетия ему удалось подчинить их своей воле, заставить их служить ему, использовать их общество для поддержания своего психического здоровья, которое ему все-таки удалось сохранить в этом непроглядно черном одиночестве.

Давным-давно Рун морил себя голодом почти до смерти, как предписывала епитимия. Он помнил, какую боль ему пришлось испытать, и не мог ставить в вину Пирсу то, что он сотворил икаропсов для того, чтобы выжить. Другого способа для этого у него попросту не было.

— И сколько же он здесь пробыл? — спросила Эрин, ее лицо стало белым, как бумага.

— Я думаю, с того времени, как нацисты оставили его здесь. — Надия не сдвинулась с места для того, чтобы поддержать Эрин, которая была явно на грани обморока.

Рун вытащил гвоздь из правой ладони Пирса, Эммануил занимался его левой рукой. Темная кровь потекла из ран старика. Рун старался действовать с максимальной осторожностью. В теле пастора оставалось совсем немного крови, и эти остатки необходимо было беречь.

— За какие дела он заслужил такую судьбу? — спросил Джордан.

— Это самый главный вопрос. — Надия стояла перед пастором и, глядя прямо в его высохшее изможденное лицо, громко спросила: — Чем вы заслужили то, что вас распяли здесь, падре?

Перед глазами Руна мгновенно возникла усыпальница в Масаде: девочка-стригойка, распятая на стене серебряными гвоздями; старый противогаз, торчащий из-под камня… Может быть, Пирс не выдержал пыток? Может быть, он сказал нацистам, где искать Книгу?.. Какие гарантии были ему обещаны за это, что им необходимо было сделать для того, чтобы преодолеть тысячелетнюю защиту и завладеть Книгой?

При каждом движении гвоздя Пирс издавал жалобные стоны. Рун не понаслышке знал, какую боль вызывает прикосновение серебра к телу. А Пирс был принужден терпеть это нестерпимо-жгучее воздействие серебра почти семьдесят лет. Подобно Иисусу он прошел на кресте через все назначенные ему муки.

Вытащив последний гвоздь, Эммануил швырнул его в дальний конец помещения. Рун подхватил за плечи ничего не весящее тело Пирса.

Эммануил сорвал с себя влажную сутану и, оставшись в защитном кожаном костюме, обернул своей сутаной старого пастора. Рун положил его на пол. Эммануил потянулся за своей фляжкой с вином, но Надия остановила его.

— Он уже перестал быть праведником, — объяснила она. — Твое вино не пойдет ему на пользу, а скорее повредит.

Эммануил бережно взял Пирса на руки.

— Что они делали с вами?

— Blut und[66] кость, — пробормотал старик. — Libri.

Эрин, стоявшая возле него, оживилась:

— Libri? По-латыни это «книга». Возможно, это распятие здесь как-либо связано с тем самым Евангелием?

Рун понимал, что связано.

Эрин протянула Руну руку. На ладони лежал осколок камня пепельного цвета.

— Я нашла эти осколки древнего бетона, состоящего из известняка и золы, валявшимися вокруг пьедестала. Это может означать то, что Евангелие было заложено внутрь оболочки, сделанной из этого древнего бетона. Кто-то разбил оболочку прямо здесь, в этом помещении. Может быть, падре Пирс был распят здесь как хранитель этого артефакта, как та маленькая девочка в Масаде?

— Это знает только он, — ответил Рун. — А что осталось от его ума, мне неизвестно.

— Давайте его лечить.

— Такие дела выше моих возможностей. Возможно, и церковь с этим не справится.

Рун взял с ее ладони осколок камня и стал внимательно изучать. Его пальцы, так же как и глаза, сразу же обнаружили надпись на арамейском языке, тисненную на одной стороне. Если бы его сердце билось, то сейчас оно выпрыгнуло бы из груди.

Книга была здесь. Кто-то нашел ее и вынул из каменного блока, в котором она была замурована. Но удалось ли им ее открыть?

Этого не могло быть. Если бы это произошло, то воры, для которых нет ничего святого, получили бы в свое распоряжение силу, которую дает Книга. Но кто же тогда взял ее?

Ему необходим ответ на этот вопрос — в этом Эрин права.

И только один-единственный человек может его дать.

— Падре Пирс, — произнес он речитативом, пытаясь уловить момент просветления в сознании несчастного пастора. — Вы меня слышите?

Глаза старика снова скрылись под веками.

— Гордыня… постыдная гордыня.

О чем говорит Пирс? О спесивости и самомнении нацистов или он имеет в виду нечто более страшное?

— Как вы попали к нацистам? — не оставлял надежды Рун. — Вы рассказывали им о Книге?

— Es ist noch kein Buck, — прошептал Пирс бескровными губами.

— Дело не в Книге, — перевел Джордан.

— Рун, должно быть, они его пытали, — сказал Эммануил. — Так же как ты пытаешь его сейчас. Мы должны вылечить его, а уже потом донимать своими вопросами.

— Еще нет, — сказал падре Пирс. — Еще не Книга.

Надия обвела взглядом мраморные стены.

— Скоро рассветет. Ты это чувствуешь?

Рун утвердительно кивнул. Слабость начала разливаться по его телу. Милостью Христовой им дозволялось ходить под дневным солнцем, но из-за своих особенностей они всегда в ночное время обладали большей силой, чем при дневном солнце.

— Как мне нравятся звуки рассвета, — мечтательно произнес Джордан.

— Мы не можем выносить Пирса на дневной свет, — предупредила Надия. — Он утратил благословение, которое дает кровь Христа. Солнечный свет для него смертелен.

— Тогда отсидимся здесь, — без всякого энтузиазма произнес Джордан, подняв глаза к потолку. — Это, конечно, не пятизвездочный отель, но раз летучие мыши утихомирились, то, я думаю, мы можем…

— Да он не доживет до заката, — сказал Эммануил, показывая жестом на скопление мышей, рассевшихся по стенам, — если не накормит этих проклятых тварей.

— Я не допущу этого, — заявила Надия. — Это же грех.

— И я не оставлю Пирса умирать во грехе, — Эммануил выхватил нож, угрожая ей.

Рун, встав между ними, подняв вверх руки.

— Если мы не будем медлить, то еще сможем добраться до молельни в Хармсфельде. Там мы сможем совершить над ним обряд очищения. После этого он снова сможет вкушать кровь Христа.

— А что, если он не сможет очиститься? — почти закричала Надия в запале. — Что, если он не был пешкой в руках нацистов…

Рун поднял руку, призывая ее замолчать, но молчать она не собиралась.

— Что, если он сам разыскал их?

— Узнаем, — сказал Рун.

Надия высказала вслух те страхи, которые он таил глубоко в себе: интеллектуальная гордыня Пирса довела его до союза с нацистами. Руну была знакома подобная гордыня, причем знакома очень хорошо; знал он и то, к чему она может привести даже убежденного сангвиниста.

— Хватит разговоров, пора строиться, — приказным тоном обратился он к стоявшим вокруг. — Мы должны достигнуть молельни в Хармсфельде до рассвета.