Преодоление - Михаил Одинцов

"Вот, Ваня, твоя психология: ты с добром, а он тебе фигу. Глотай, молодой командир, только не подавись. В войну такого никогда не было и быть не могло. А вот теперь... Знакомься с новым видом увольнения из армии. А начнешь ругать, тут же скажет: "Моей вины тут нет. Я же просил у вас еще провозной, а вы мне отказали. Старался, да не получилось".

- Хохоня, как слышишь?

- Хорошо слышу, командир!

- Делай все, как в последнем полете, только чуть меньше обороты после четвертого разворота.

- Понял, выполняю!

"В голосе и волнения, ни боязни, ни радости, - решил Сохатый. Значит, играет, нахал, в дурачка. Если угадал, то сам сядет. Жить-то хочет. Подскажу только в крайнем случае".

Сохатый закурил, чтобы как-то отвлечься и успокоиться, но услышал за спиной шум автомобиля. Обернулся на звук. Подъезжала полуторка: рядом с шофером подполковник Зенин, в кузове, навалившись на кабину грудью, капитан Тулков. Шофер затормозил, и оба офицера быстренько оказались рядом.

Глядя на них, Сохатый глубоко вдохнул в себя горячую дымную струю и закашлялся: пересохшее горло ободрало, точно наждаком. Со злостью швырнул под ноги папиросу, наступил на нее каблуком.

- Чего приехали? Помогать или сочувствовать? Тулков стушевался и промолчал. Зенин же на грубость не прореагировал.

- Помогать - только мешать. Волнуемся, вот и приехали. Репродуктор на стоянке не нас одних всполошил. Радиообмен-то слышно. Летчики и механики стоят, как гусаки на страже, шеи повытянули, только что не шипят.

- Ладно уж, не волнуйтесь. Сядет он. Надоест разыгрывать идиота - и приземлится. Прав капитан Тулков оказался: не хочет этот парень ни с нами, ни с военной авиацией знаться. Навострил лыжи на гражданку, добивается, чтобы уволили. Но не по его личному желанию, а по сокращению штатов. Так ему сподручней новую жизнь начинать.

...Хохоня вновь планировал на посадку. И опять шел выше положенного. Сохатый прикинул, где может приземлиться самолет при такой ошибке. Получался метров на пятьсот перелет. Посмотрел на дальний край аэродрома: "Должно хватить места для пробега".

- Садитесь, Хохоня.

Тулков заволновался, дернулся к Сохатому, открыл рот, собираясь что-то сказать, но подполковник жестом руки остановил его.

- Не надо. Пусть приземляется. Места хватит.

Летчик выравнивал самолет, подпускал его к земле все ближе, и вместе с ним "делал" посадку замполит: по мере снижения "Ила" приседал все ниже, как будто кто-то невидимый придавливал его к земле. Когда после приземления машина немного отделилась от земли, Зенин синхронно с ее движением тоже дернулся вверх, а потом вновь присел.

Подскочив на полметра, "Ил" плюхнулся на землю и покатился вдоль, постепенно теряя скорость. Посадку и полет теперь можно было уже считать законченными. И убедившись в этом, Зенин распрямился, шумно вздохнул:

- Дьявол окаянный, а не летчик. Привлеку к партийной ответственности за фокусы.

- Ничего ни тебе, ни ему это не даст. Приборов, записывающих полет, у нас нет. Вместо фактов - моции. Скажет, что не справился с заданием. Командиры вместо того, чтобы учить, торопили, а сейчас оговаривают его. Избавиться хотят. Лишних много. Тут и конец критике... Тулков, поезжай на стоянку. Высади его из самолета, и чтоб никаких разговоров. Закончим полеты, потом разберемся...

Вечером старший лейтенант Хохоня в присутствии подполковника Зенина и капитана Тулкова признался Сохатому, что хочет уйти из армии. И подал рапорт на демобилизацию...

И в радости горе

Окончена академия.

Подполковника Сохатого распирала радость. Иван Анисимович чувствовал себя альпинистом, покорившим высочайшую вершину и теперь разглядывающим с ее высоты открывшийся ему новый горизонт. Думая о завершившемся этапе жизни и завтрашнем дне, он каждой клеточкой тела ощущал в себе готовность к новым восхождениям и на более крутые горы, пока еще не видимые отчетливо. Удовлетворение достигнутым заслоняло от него в этот миг простую мудрость, что двух одинаковых даже на один пик не бывает восхождений, что с человеком от прошлого остаются только знания и опыт, а трудности встречают его в пути всегда новые. Он, выросший в огне войны от младшего лейтенанта до подполковника, сформировавшийся в условиях фронтового демократизма, не очень-то представлял ожидающие его ухабы на командирском пути и будущих воздушных дорогах, на которых, как и у скалолазов, трудны подъемы, но не легче и спуски.

Получив диплом и сказав, что положено в таких случаях говорить поздравившему его начальнику, Иван спустился со сцены в ярко освещенный зал навстречу счастливой улыбке Любы. Он шел мимо празднично одетых женщин и не менее красивых в своих парадных мундирах офицеров - его товарищей, вместе с ним получивших сегодня дипломы.

Люба откинула сиденье рядом с собой, шепнула:

- Садись, Ванечка. Поздравляю тебя, милый. - И поцеловала в щеку.

- Любаша, ты же хулиганишь. Не стыдно тебе?

Иван взял ее руку и тихонько поцеловал ладошку.

- Я тебя, Любушка, тоже поздравляю.

* * *

Они неторопливой походкой отдыхающих людей шли домой.

Легкий ветерок подметал асфальт площади Революции. В безлюдье и ночной тишине здание гостиницу "Москва", площадь, Кремлевская стена и ее угловая башня, островерхий куб Исторического музея казались Сохатому еще красивее и величественнее, чем днем.

- Ванюша, - Люба чуть помолчала, - знаешь, я сейчас как-то по-новому увидела ансамбль площади. Совершенно разные постройки по своему стилю и назначению, объединенные местом и омывающим их ветром, звучат, как слаженный оркестр. Это как вы, выпускники, на сегодняшнем банкете - все разные и одновременно одинаковые. Но торжество кончилось; отзвучали заздравные тосты, отыграла музыка, и, наверное, никогда вам больше не удастся собраться вместе, поговорить на равных, попеть. Через день начнутся назначения и будете вы уже разные, как эти здания, если их расставить поодиночке...

- Ты права, умница... Академический отличник может оказаться в деле посредственностью, а троечник - наоборот... Но знаю одно: любому из нас с прямой спиной и самостоятельностью мнения - легко в дороге не будет. Только все ли изберут трудный путь?

- А ты какой выберешь?

Люба вскинула голову, и глаза их встретились. В отсвете уличного фонаря глаза жены блестели загадочно, мысль в них Ивану прочитать не удалось, и он ответил честно:

- Такой же, как на войне. - Обхватил Любу за талию, приподнял и покружился с ней, потом поцеловал в губы и поставил на землю. - Как на войне, Люба... Другим же приемам я не обучен.

- Набьют шишек, - она засмеялась и взяла мужа под руку.

* * *

Время летних отпусков, школьных и студенческих каникул миновало, прошедшее и будущее расположились от Сохатого на одинаковом удалении. Он ехал в купе мягкого вагона. Один. Это было как раз кстати: можно проанализировать события последних дней и свое новое назначение.