Руфь - Элизабет Гаскелл

Пока она медленно шла по направлению к дому, ей вспомнился мистер Фарквар. Одно то, что Джемайма на время забыла о нем, говорит о том, насколько сильно было потрясение. Как только Джемайма вспомнила о мистере Фаркваре, у нее впервые явилось чувство сострадания к Руфи. У Джемаймы, при всей ее ревности, никогда не было ни малейшего подозрения в том, что Руфь сознательно придавала себе какой-то вид или произносила нечто с особой интонацией, чтобы выглядеть привлекательной. Припоминая все подробности их отношений, Джемайма постепенно осознавала, насколько чисто и просто было обращение Руфи с мистером Фаркваром. Руфь не только не кокетничала, но и не догадывалась, в чем дело, даже после того, как Джемайма заметила интерес мистера Фарквара к ней. И когда Руфь стала наконец подозревать, что мистер Фарквар питает к ней особые чувства, в ее обращении было столько скромности, достоинства, чистоты и сдержанности, что Джемайма должна была признать поведение Руфи безупречным, искренним и совершенно лишенным лицемерия. Но ведь было когда-то, где-то и кем-то пущено в ход и лицемерие, и ложь для того, чтобы все приняли Руфь за кроткую, милую молоденькую вдовушку миссис Денбай, когда она в первый раз здесь появилась. Знали ли обо всем этом мистер и мисс Бенсон? Неужели они участвовали в обмане? Не имея достаточно опыта, чтобы понять поступок, который они совершили из желания помочь Руфи, Джемайма не могла поверить, что Бенсоны знали о ее прежней жизни. Но если это так, то Руфь представала лукавой лицемеркой, скрывавшей в течение многих лет в своем сердце черную тайну, женщиной, которая, несмотря на мнимую ее откровенность и многолетнюю дружбу с Бенсонами, в течение нескольких лет никогда не выказывала угрызений совести. Кто же из них искренен, а кто — нет? Кто добр и чист, а кто — нет? Сами основы тех представлений о мире, которые были у Джемаймы, оказались потрясены.

А вдруг все это неправда? Джемайма стала перебирать возможные варианты. Разве не могло быть двух девушек по имени Руфь Хилтон? Нет, не то. Джемайма знала, что прежняя фамилия миссис Денбай была Хилтон. Слышала она и как Руфь упоминала мимоходом о том, что жила в Фордхэме. Знала и то, что Руфь побывала в Уэльсе незадолго до появления в Эклстоне. Сомнений не оставалось. Несмотря на весь шок и ужас, которые испытывала Джемайма от своего открытия, она все-таки почувствовала и то, какую власть теперь приобрела она над Руфью. Но от этого осознания Джемайме не стало легче, напротив, только усилились сожаления о прежнем времени, когда она ничего не знала. Неудивительно, что после возвращения домой сильнейшая головная боль вынудила Джемайму тотчас лечь в постель.

— Мамочка, мне нужен покой, и только покой! — воскликнула Джемайма, полагаясь теперь больше, чем когда-либо, на хорошо ей известную доброту своей матери.

Ее оставили отдыхать в полумраке комнаты. Нежный вечерний ветерок слегка раскачивал занавески, и сквозь окно проникал шум ветвей, чириканье птиц и отдаленный шум оживленного города.

Ревность ее исчезла — как и куда, Джемайма и сама не знала. Она думала о том, что будет избегать встреч с Руфью, но никогда уже не станет ревновать к ней. Гордая своей невинностью, Джемайма почти стыдилась, что могла допустить в свое сердце подобное чувство. Может ли мистер Фарквар колебаться между ней и той, которая… Нет, даже в мыслях она не хотела назвать, кем была Руфь. А между тем он, возможно, никогда об этом не узнает из-за чистой и прекрасной наружности, которой обманывает всех ее соперница. Ах, если бы луч Божьего света помог людям отличить обманчивую внешность от истины в этом предательском и лживом мире! А что, если — Джемайма допускала возможность подобных вещей, пока горе еще не совсем озлобило ее, — а что, если Руфь сумела пройти через очистительное покаяние и вернула себе нечто похожее на чистоту? Но это только одному Богу известно!

Если Руфь действительно так добродетельна теперь, как кажется, если она снова высоко поднялась после своего падения, то было бы слишком жестоко со стороны другой женщины одним злым неосторожным словом снова сбросить ее в ужасную пропасть. Но все же, если… Разве мыслимо такое ужасное коварство, такой обман… Если Руфь… Нет! Этого Джемайма, с ее благородством и прямотой, не могла допустить. Кем бы ни была Руфь прежде, теперь она добродетельна и ее должно уважать. Из этого не следовало, что Джемайма обязана вечно хранить ее тайну. Джемайма сомневалась в том, способна ли она на это, особенно если мистер Фарквар снова станет посещать их дом и будет по-прежнему восхищаться миссис Денбай. И если Руфь хоть сколько-нибудь поощрит его. Джемайма знала характер Руфи, и последнее казалось ей невозможным. Хотя что толковать о невозможном после сегодняшнего открытия! В любом случае следует подождать и посмотреть. Что бы ни случилось, Руфь находится в ее власти. И странно сказать, уверенность в этом породила в Джемайме какое-то покровительственное, почти сострадательное отношение к Руфи. Ее отвращение к преступлению не уменьшилось, но чем больше Джемайма думала об усилиях, каких стоило преступнице выпутаться из беды, тем более сознавала, насколько жестоко было бы обратить их в ничто, открыв правду.

Но у Джемаймы была обязанность, которую ей следовало выполнить ради сестер: наблюдать за Руфью. Ради возлюбленного Джемайма тоже не отказалась бы от этого, но сейчас она была слишком потрясена, чтобы осознавать силу своей любви. Чувство долга оставалось единственным, за что она могла уцепиться.

Джемайма решила, что в ближайшем будущем она не станет вмешиваться в течение событий и разрушать жизнь Руфи.

ГЛАВА XXVI

Праведный гнев мистера Брэдшоу

Итак, Джемайма решила не избегать Руфи и никак — ни словом, ни взглядом, не выказывать той неприязни, которую в течение долгого времени едва скрывала. Руфь не могла не заметить, что Джемайма не упускала ее из виду, когда она бывала в доме Брэдшоу, — и во время ежедневных уроков с Мери и Лизой, и когда она приходила в гости вместе с мистером и мисс Бенсон, и даже когда оставалась одна. До сих пор Джемайма не отличалась умением скрывать свои чувства и просто поспешно выходила, чтобы не находиться с Руфью в одной комнате и, тем более, чтобы не занимать гостью даже в течение несколько минут. Уже несколько месяцев Джемайма перестала сидеть в классной комнате во время уроков, как бывало в первые годы службы Руфи в качестве гувернантки. Теперь же мисс Брэдшоу каждое утро садилась к маленькому круглому столику у окна за работу. Но чем бы она ни занималась — шитьем, писанием или чтением, — Руфь чувствовала, что Джемайма за ней наблюдает.

Сначала Руфь радовалась такой перемене в поведении бывшей подруги, надеясь терпением и постоянством вновь приобрести ее расположение. Но вскоре ледяная, недоступная, мрачная холодность Джемаймы начала действовать на нее сильнее, чем подействовали бы резкие и злые высказывания, которые можно было бы объяснить вспыльчивым характером или приступом гнева. Но нынешняя обдуманная манера вести себя — это явно результат глубоко укоренившегося чувства. Холодная суровость Джемаймы напоминала спокойную неумолимость строгого судьи. Надзор, который чувствовала Руфь, заставлял ее вздрагивать, как вздрогнул бы каждый из нас, увидев, что на него устремлены бесстрастные глаза мертвеца. В присутствии Джемаймы у нее внутри все сжималось и словно бы увядало, как растительность под жестоким и пронзительным восточным ветром.

А Джемайма тем временем напрягала все свои умственные способности для того, чтобы понять, кем же на самом деле является Руфь. Иногда такие усилия бывали очень болезненными. Постоянное напряжение сил утомляло ее душу, и Джемайма громко сетовала на жизненные обстоятельства (она не решалась обращать свои жалобы на Того, кто их создал) за то, что они лишили ее беспечного, счастливого неведения.

Так обстояли дела, когда домой на традиционную ежегодную побывку приехал мистер Ричард Брэдшоу. Он собирался еще год оставаться в Лондоне, а потом вернуться и сделаться компаньоном отцовской фирмы. Но уже через неделю Ричард начал тяготиться однообразием домашнего быта и пожаловался на это Джемайме:

— Хоть бы Фарквар был здесь. Он, конечно, чопорный старик, а все же его визиты вечерком — какая-никакая перемена. А что стало с Миллсами? Помнится, прежде они иногда заглядывали на чай.

— Папа и мистер Миллс оказались в разных лагерях во время выборов и с тех пор не посещают друг друга. Я не думаю, что это большая потеря.

— Тут всякий собеседник — потеря. Самый скучный тупица был бы благословением, только бы хоть изредка заходил.

— Мистер и мисс Бенсон два раза пили здесь чай после твоего приезда.

— Вот это славно! Ты заговорила о Бенсонах потому, что я упомянул скучных тупиц? Вот не знал, что моя сестрица так здорово разбирается в людях.