Руфь - Элизабет Гаскелл

Руфь тоже замечала, что Джемайма плохо выглядит. Она не понимала, чем заслужила неприязнь своей прежней подруги, но было совершенно ясно, что мисс Брэдшоу больше к ней не расположена. Руфь и не подозревала, что это чувство усилилось в Джемайме почти до отвращения, хотя они редко виделись вне классных занятий, да и то на минуту-другую. Осознание этой неприязни отравляло Руфи жизнь. Джемайма когда-то нежно любила ее, и сама Руфь до сих пор продолжала любить Джемайму, хотя стала бояться ее, как мы боимся всякого, чье лицо омрачается при нашем приближении, кто бросает на нас неприязненные взгляды и чье присутствие мы почти мистически ощущаем даже тогда, когда не смотрим на него. Причина нелюбви такого человека может оставаться скрытой от нас, но каждое наше слово или поступок только подогревает эту нелюбовь. Мне кажется, такая неприязнь обычно вызывается ревностью, отчего тот, кто ее выражает, гораздо более несчастен, чем тот, к кому обращено это чувство. Однако неприязнь Джемаймы очень сильно огорчала Руфь.

Руфи вдруг стало казаться — и она сразу же постаралась отогнать это подозрение, — что в нее влюблен мистер Фарквар. Руфь ужасно тяготилась этим и упрекала себя уже за то, что допускает саму возможность подобного. Руфь пыталась заглушить, искоренить эту мысль, но она снова возникала, принося ей огорчение.

Хуже всего было то, что мистер Фарквар сумел завоевать сердце Леонарда. Мальчик постоянно льнул к нему, а в отсутствие мистера Фарквара спрашивал о нем. К счастью, джентльмену предстояла деловая поездка на несколько недель на материк, и в течение этого времени, как надеялась Руфь, фантазии мальчика, вероятно, пройдут сами собой. Если же любовь окажется настоящей, то требовалось найти средство остановить усиление привязанности, сохранив при этом его дружбу с Фаркваром.

Вряд ли мистер Фарквар был бы польщен, если бы узнал, отправляясь в путь в субботу после обеда, насколько его отъезд способствовал душевному спокойствию Руфи. День выдался великолепный. Небо приобрело тот насыщенно-синий цвет, когда думаешь, что можно смотреть сквозь него вечно, но так и не увидеть бесконечного черного пространства, которое, как полагают, лежит за ним. По временам легкое, почти прозрачное облачко медленно проплывало по бескрайнему куполу, но ни малейшего дуновения ветерка не было заметно в неподвижных, даже не дрожащих листьях деревьев. Руфь сидела за работой в тени старой садовой ограды. Неподалеку расположились мисс Бенсон и Салли: первая штопала чулки у окна в гостиной, а вторая возилась в кухне. С ними обеими можно было поговорить, поскольку в такую погоду двери и окна распахивали настежь. Однако никто не стремился постоянно поддерживать разговор, и в паузах Руфь мурлыкала задумчивую песенку, которую давным-давно так же тихо напевала ее мать. Иногда Руфь замолкала, чтобы взглянуть на Леонарда, энергично копающего грядку, чтобы посадить там подаренный ему сельдерей. Руфь радовалась, видя, как ловко всаживал он большую лопату в бурую почву. Лицо его горело, кудри были мокры от пота. Но при этом она все-таки вздохнула при мысли, что прошли те дни, когда он нуждался только в ней и в том, что она умеет делать. Теперь он получал удовольствие от самостоятельных поступков. В прошлом году, не далее как четырнадцать месяцев назад, он с восхищением следил за тем, как она плетет для него венок из маргариток. А на этой неделе, когда она, выбрав свободный час, решила сшить что-нибудь для своего мальчика (а вся его одежда была сшита ею, она чувствовала чуть ли не ревность к другим портнихам), он подошел к ней с задумчивым видом и спросил, когда же он начнет носить одежду, выполненную мужчиной? Уже начиная со среды, когда Руфь по просьбе миссис Брэдшоу сопровождала Мери и Лизу на примерку к новой эклстонской портнихе, Руфь предвкушала, как в субботу после обеда займется шитьем новых летних штанишек для Леонарда. И вот теперь он задал свой вопрос, который мигом уничтожил всю радость от такого занятия. Но все-таки это был знак того, что она ведет тихую и мирную жизнь и всегда имеет досуг, чтобы обдумать положение вещей. Руфь часто забывалась, тихонько напевая свою песенку или слушая вечером, как заливается дрозд: он обращал свои трели к терпеливой подруге, сидящей ниже его на ветке остролиста.

Отдаленный шум повозок, проезжавших по оживленным улицам (это был базарный день), не только оттенял более близкие и более приятные звуки, но и придавал по контрасту мирное звучание шороху далекого от городской суеты сада.

Однако, помимо физического шума и суматохи, было еще внутреннее напряжение и смятение.

В этот же день Джемайма беспокойно бродила по дому Брэдшоу, и мать попросила ее съездить к миссис Пирсон, новой портнихе, чтобы дать указания, как шить платья для ее сестры. Джемайма согласилась, чтобы не спорить, хотя предпочла бы остаться дома. Миссис Брэдшоу, как я сказала, с некоторого времени убедилась в том, что с ее дочерью неладно, и, желая сделать все возможное для ее успокоения, придумала это поручение с целью рассеять меланхолию Джемаймы.

— Милая Мими, — сказала ей мать, — когда будешь у миссис Пирсон, выбери себе новую шляпку. У нее есть очень хорошенькие, а твоя старая совсем износилась.

— Меня она устраивает, мама, — нехотя ответила Джемайма. — Мне не нужно новой шляпки.

— Но мне этого хотелось бы, моя милая. Я хочу, чтобы моя девочка выглядела симпатичной.

Миссис Брэдшоу сказала это с такой неподдельной нежностью, что сердце Джемаймы было тронуто. Она подошла к матери и поцеловала ее с таким чувством, какого никому не выказывала уже очень давно. Ответом был не менее горячий поцелуй.

— Ты ведь любишь меня, мама? — спросила Джемайма.

— Все мы любим тебя, душа моя, поверь мне. Если тебе что-нибудь нужно, если ты чего-нибудь хочешь, только скажи мне. Ты знаешь, я все могу выпросить для тебя у отца, имей только терпение. Будь же счастлива и спокойна, дружок.

«Будь счастлива! Ведь это не зависит от нашей воли!» — думала Джемайма, идя по улице. Она была так поглощена своими мыслями, что не замечала поклонов знакомых, пробираясь сквозь толпу и толкотню телег, экипажей и торговцев на Хай-стрит.

Выражение лица и успокаивающий тон матери запомнились ей лучше, чем несвязные слова, которые та говорила. Исполнив поручение относительно платьев, Джемайма попросила показать ей шляпки в знак признательности к нежной материнской заботливости.

Миссис Пирсон была бойкая, неглупая на вид женщина лет тридцати пяти. Она в совершенстве владела тем искусством болтовни, которое в прежнее время практиковали цирюльники, считавшие необходимым забавлять пришедших побриться клиентов. Она бурно выражала свое восхищение городом, пока Джемайме не наскучили ее похвалы, расточаемые месту, давно надоевшему ей самой своим однообразием.

— Вот несколько шляпок, мэм. Это как раз то, что вам требуется. Они нарядны и элегантны и в то же время очень просты. Как нельзя более подходят для молодых девиц. Потрудитесь примерить вот эту белую шелковую.

Джемайма взглянула на себя в зеркало, и ей пришлось признать, что шляпка ей очень шла. Щеки девушки покрылись стыдливым румянцем, когда миссис Пирсон пустилась в похвалы «роскошным, великолепным волосам» и «восточным глазам» покупательницы.

— Я уговорила молодую особу, сопровождавшую в прошлый раз ваших сестриц, — она ведь гувернантка, кажется?..

— Да, ее зовут миссис Денбай, — ответила Джемайма, разом потеряв свое безоблачное настроение.

— Благодарю вас, мэм. Так вот, я убедила миссис Денбай примерить эту шляпку, и вы не можете себе представить, как она была в ней мила. Но все-таки мне сдается, что вам она больше идет.

— Миссис Денбай очень красива, — проговорила Джемайма, снимая шляпку и разом потеряв интерес к примерке.

— Чрезвычайно, мэм. Совершенно особый род красоты. С вашего позволения, я сказала бы, что у нее красота греческая, а у вас — восточная. Она мне напомнила одну молодую особу, которую я когда-то знала в Фордхэме.

И миссис Пирсон громко вздохнула.

— В Фордхэме? — переспросила Джемайма, вспомнив, как Руфь однажды упомянула, что провела там некоторое время, да к тому же и родилась она в том же графстве, где находится Фордхэм. — В Фордхэме? Да, кажется, миссис Денбай приехала откуда-то оттуда.

— О нет, мэм! Она не может быть той самой молодой особой, о которой я говорю. Что вы! Она занимает такое место… Я сама-то ее почти не знала, только видела пару раз у невестки. Но красота ее была так замечательна, что я до сих пор помню ее лицо. Тем более впоследствии она так дурно себя повела…

— Дурно себя повела? — повторила Джемайма.

Последние слова портнихи убедили ее в том, что Руфь и молодая особа, о которой шла речь, не могли быть одной и той же женщиной.

— Ну, значит, это не могла быть наша миссис Денбай.